– Я рад, что вернулся домой, Екатерина Алексеевна, – с трудом выдохнул он. Танец уже закончился и Вильгельм, чинно поклонившись и поцеловав ее руку, уже собирался идти на ужин.

Уже уходя, он услышал тихое, подобное дуновению ветерка на лугу в туманное утро:

– Я тоже рада вам.

Ноги его подкосились, и ему пришлось сделать усилие, чтобы не упасть на колени.

Вильгельм смутно помнил балы прошлого, но ужины после завершающего бал мазурки, кажется, были частым явлением. Гости, утомленные танцами и не способные насытиться чаем и конфетами, которые подавали во время бала, с радостью рассаживались и продолжали начатые во время танцев беседы.

За столом в угловой гостиной, что занимали близкие Щукиной, было не так много народу, да и само место находилось в отдалении от остальных боковых зал. Присутствовало не больше десяти человек, не считая низенькой пухлой девушки со смешными веснушками и прекрасными рыжими волосами, ее жениха, самой Щукиной и Екатерины Алексеевны, которую усадили прямо с Вильгельмом. По правую руку от него сидела хозяйка.

– Вильгельм, вы ведь недавно вернулись из Европы, – начала Щукина, пригубив шампанского. – Я и сама очень люблю путешествовать. Люблю Францию, например. Там очень галантные мужчины и прекрасные духи. А вы какую страну предпочитаете?

Гости уже ели, и по звукам казалось, будто бы напрочь позабыли о всех правилах этикета, которым придерживались ранее. Тихое хрумканье и чавканье, под воздействием наркотиков казавшиеся многократно громче, сводили Вильгельма с ума.

– Я люблю много стран, София Владимировна, – ответил Почитатель, нервно улыбаясь.

Гости понимающе закивали, кто-то пригубил шампанское. Ванрав к алкоголю даже не притронулся, мило щебетал с какой-то дамой справа от себя. Вильгельм почувствовал, как звуки, окружавшие его, становились все громче, а запахи еды – все сильнее. Казалось, что мясо запеченной птицы засунули ему в ноздри.

– Вы же художник. Не покажите ли вы картины? – Хитро улыбнулась Щукина и откусила большой кусок мяса. – Я слышала, у вас есть даже своя галерея. Признаюсь, очень интересно было бы взглянуть на ваши творения.

– Да, о ваших знакомствах и связях в Петербурге ходят легенды! – бросил кто-то, но голос был трудно различим из-за жевания хозяина.

Вильгельм проглотил горький комок подкатившейся по горлу тошноты. Он не знал, что за связи в Петербурге у него были. Может, гости просто хотели умаслить ситуацию и показаться чуть лучше, чем были на самом деле. Вильгельм помнил, что известным был всего несколько раз, а в девятнадцатом веке художников вряд ли являлся.

«Пусть считают, что им угодно. Пусть я хоть император», – подумал Вильгельм и попытался приветливо улыбнуться.

– Я бы не назвал это галереей, – сумел выдавить он. – Просто комната, где я храню свои работы. Обычно просто сваливаю их в кучу и ставлю на них вазу с цветами.

Ванрав незаметно хмыкнул в усы. Лица же Екатерины Вильгельм не видел, но она не произнесла. Казалось, она сама испугалась своей шутки.

– Невероятно! А что вы рисуете? – пропела дама в красном платье, накалывая на вилку кусочек ростбифа. Усы, которые она попыталась спрятать под слоем пудры, Вильгельм увидел сразу и не мог даже смотреть на женщину, хотя рядом с Ванравом она выглядела вполне неплохо.

– Вы пишите портреты? – прокаркала девушка по имени Наташа.

– Нет, портретов не пишу. Предпочитаю пейзажи, – выдохнул Вильгельм, который хотел уже наколоть на вилку кусочек сыра, но еда в горло не лезла. Сыр пах сырой шерстью стоявшей под дождем коровы. Есть сырую корову Вильгельм не мог.

– Почему же? Ведь запечатлевать красоту человеческого лица и тела столь же почетно, как и воспевать красоту природы! – сказала бледная дама в расшитом бриллиантами платье. Казалось, вся ее жизнь перетекла в украшения на шикарной груди.

Вильгельм все-таки сделал глоток шампанского и сразу же понял, что зря.

«Идиот! Газированные напитки с таблетками мешать нельзя!» – будто говорил взгляд Ванрава, который поймал Вильгельм. Но уже поздно – Почитателю стало хуже

– Понимаете, природа масштабнее, она могучая, всеобъемлющая. Она будет и через сотни лет, пусть и выглядеть будет иначе, но она останется, пока люди ее не изменят. А люди стареют быстро, увядают, иногда даже умирают еще до того, как портрет заканчивают писать. А луга, озера могут и подождать, сохранить себя для меня, пока я соберусь с мыслями и продолжу рисовать. С людьми так не получается, – протараторил Вильгельм, пытаясь справиться с головной болью.

Комната кружилась перед ним в водовороте золота, блюд и вина. Приятные по отдельности запахи смешались в что-то отвратительное, тухлое, а тихая музыка, доносившаяся из зала, звучала, казалось, внутри тела Почитателя. Он начинал осознавать, что пора уходить. Еще полчаса, и выносить его придется на носилках.

– Что же, вы никогда не писали портретов? – спросила Щукина. – Это редкое явление.

– Я пишу портреты, но редко. И не каждого берусь рисовать, а только тех, чье лицо хочу иметь у себя навсегда. Это, как вы понимаете, люди для меня важные и близкие. Я никогда не рисую по заказу, если вы об этом, – сумел выдавить Вильгельм и, судя по лицам сидевших за столом, говорил все еще как нормальный человек.

Екатерина, сидевшая рядом, еле заметно дрогнула. Ее лицо на мгновение озарила улыбка, которую Вильгельм не мог не заметить. Но он все еще не мог вспомнить, почему вообще нашел у себя ее портрет.

Ужин продолжался. Вопросы плавно переходили от человека к человеку. Вильгельма спрашивали и о работе, и о путешествиях, но особенно много вопросов было про личную жизнь. Вильгельм отвечал, но тухло. Даже Щукина вскоре потухла, загрустила и стала выглядеть еще старше, чем была на самом деле. Ванрав тихо ворчал и жевал мясо.

В какой-то момент Эльгендорфу стало так плохо, что находиться за столом казалось невозможным. Вильгельм извинился, раскланялся и, стараясь не шататься, медленно вышел на балкон. Он сбросил перчатки, посмотрел вниз и осознал, что слезть со второго этажа сам не сможет. Упасть с такой высоты – значит сломать позвоночник, а выстраивать новый хоть и быстро, просто и безопасно, потому что урбаний на Земле был чистый и для него подходящий, но подходящей машины для операций быстро бы найти все равно не получилось.

Вильгельм оперся на перилла, присел на лавку, каким-то чудом оказавшуюся на балконе. Во рту чувствовался привкус плазмы, тягучей и горячей, как раскаленное железо.

Он сжал в руках Артоникс, стиснул, но вместо лечения и спасения камень вновь подарил ему видение и, в конце концов, Почитатель отключился.

Он видел зал, огромный, с потолком, уходящим в небо, по которому плыли имена