– Бумажные дела «Пэтчетса», – прокомментировал он.

Отдельное место было отведено для стиральной и сушильной машин с рядами вешалок. Там же, на полке, виднелись пятна от жидких гелей для стирки и кондиционеров для белья, посреди которых стояли и сами бутыли с химикатами и концентратами.

– Здесь начался пожар, – сказал я.

– Вот как? – буркнул Огги.

– Это и привело сюда Денниса. Дым от загоревшейся сушилки. Полотно, должно быть, подхватило пламя. Посмотри, а вот и огнетушитель на стене.

В дальнем углу прачечной находился короткий коридор с дверью в конце.

– Огги! – Я выразительно посмотрел на него.

Он бросил взгляд на дверь, а потом на меня.

– Да, наверное, стоит проверить.

Я бросился туда первым. Дверь оказалась заперта на навесной замок. Я принялся стучать в нее.

– Мистер Пирс? Вы слышите меня, мистер Пирс? Мистер Пирс!

Огги подхватил:

– Это Огастес Перри, мистер Пирс. Шеф местной полиции. Мы пришли, чтобы освободить вас.

Рядом с дверью находилось глухое подвальное окошко, располагавшееся в футе от потолка, и точно, как описывала Клэр, на подоконнике лежал ключ. Я схватил его, вставил в замочную скважину, повернул, и замок открылся. Я положил его на подоконник вместе с ключом, с трудом сдерживая дрожь в пальцах.

Огги приложил руку к двери и толкнул ее.

– Фу! – не сдержался он, когда мы уловили вонь, которую попытались заглушить большим количеством лизола. Какая-то смесь плесени, запаха от трупиков дохлых крыс, мочи и бог весть чего еще.

Теперь дверь открылась настежь. Я оказался совершенно неготовым к тому, что увидел. Мне представлялась совсем другая картина.

В комнате валялись обломки старой мебели, кипы журналов, магнитофон без ручки и коробки с кассетами на восемь дорожек. Позади каких-то еще картонных коробок в углу притулилась металлическая кровать на колесиках, покрытая грязным матрацем, пестрым от пятен. Склад для ненужной рухляди, освещенный лампочкой без абажура, свисавшей с потолка на проводе.

И все.

Никакого Гарри Пирса.

Огги повернулся ко мне и сказал:

– Когда Филлис пришлет счет за выломанную дверь, я переправлю его тебе.

Филлис отпирает дверь и говорит ему, сияя улыбкой:

– Вот и наступил твой счастливый день.

Гарри Пирс садится в кровати.

– О чем ты?

– О мороженом, – отвечает она. – Мы отправляемся есть мороженое.

Гарри смотрит на нее с недоверием.

– Не надо попусту дразнить меня.

– Но я говорю правду. Мы в самом деле сделаем это.

Он становится похож на ребенка, которому подарили новую плюшевую собачку.

– Тогда это действительно лучший день в моей жизни!

Ее не перестает поражать, насколько он со временем все больше впадает в детство. Когда-то такой буйный и неуправляемый, теперь Гарри послушен и покорен, стоит пообещать ему самое элементарное удовольствие.

– Да, время пришло, – кивает Филлис. – Сейчас самый подходящий момент. Но нам потребуются немалые усилия, чтобы поднять тебя наверх. Не жди, что мы успели за эти годы установить в доме лифт или рампу для инвалидного кресла.

– Это ничего, – отзывается он, свешивая с постели ноги и наклоняясь вперед, чтобы ухватиться за кресло-каталку. – Мы как-нибудь справимся.

Он приподнимается над кроватью, разворачивается и падает на сиденье кресла. Если его ноги с годами ослабели и стали тощими, как палки, то руки, наоборот, налились мускулатурой от необходимости постоянно то поднимать себя с кровати в кресло, то возвращаться обратно. Хотя места для того, чтобы кататься в кресле, у него совсем немного. Комната, где он провел последние семь лет своей жизни, размерами всего десять на десять футов, да и это пространство не все свободно. А атмосфера здесь далека от здоровой: холодный бетонный пол, стены из шлакоблоков в смеси с цементом. Поэтому Филлис изредка разрешает ему прокатиться по всему подвалу мимо стиральной машины в комнату для шитья и рукоделия, а порой даже в мастерскую, столь любимую им прежде, где все еще сложены в образцовом порядке гаечные ключи и прочие инструменты.

Но каждый такой выезд за пределы камеры заставляет ее нервничать. Если бы в дом нагрянул нежданный гость, ей пришлось бы спешно возвращать Гарри на место, закрывать дверь, навешивать замок.

Филлис убеждает себя, что эту комнату и нельзя считать тюремной камерой. Долгое время помещение служит палатой для выздоровления Гарри, где она и Ричард лечат его, присматривают за ним, заботятся о том, чтобы силы к нему вернулись. Конечно, он уже никогда не станет прежним. Даже близко похожим на себя самого. Но что сделано, то сделано. Нужно научиться справляться со столь скверной ситуацией наилучшим образом, и разве они не сделали для него все возможное? Разве не стремились к этому изо дня в день?

Оглядываясь назад, ей приходится признать, что они все-таки допустили ошибки. Могли в чем-то поступить совершенно иначе. Например, если бы они сразу вызвали «Скорую помощь» после того, как Гарри свалился с лестницы, медики, вероятно, успели бы что-то предпринять. Но кто тогда мог предположить, что его полностью парализует ниже пояса, а позвоночник окажется, по всей видимости, сломанным? Откуда простому человеку знать такие вещи? И слишком многое было поставлено на карту. Ведь Ричард тогда только что стал сотрудником полиции Гриффона. Перед ним открывались блестящие перспективы. Разве стоило лишать его будущего всего лишь из-за единственного неверного решения? Разве справедливо по отношению к нему?

Если разобраться, то виноват во всем прежде всего Гарри. В целом он был хорошим человеком, нельзя не признать. Он очень поддержал Филлис, когда много лет назад она потеряла первого мужа: утешал ее, помогал обустроить дом, приглашал ужинать, брал их с сыном в поездки по Калифорнии и Мексике. К Ричарду он относился как к собственному сыну. Гарри искренне любил его, а мальчик, отчаянно нуждавшийся в мужчине, который заменил бы отца, отвечал полной взаимностью. Прежде всего именно из-за теплых отношений между ними Филлис разрешила Гарри переехать к ним, а потом и приняла его предложение и вышла за него замуж.

Вот только ей следовало раньше обратить внимание на некоторые тревожные признаки. В Гарри изначально было что-то не вполне нормальное. Но до свадьбы его одержимость ведением записей по любому поводу, стремление сохранить каждый счет из магазина (а он держал у себя шестилетней давности чеки за купленные пончики, чтобы жаловаться на дороговизну) казались просто милыми странностями. Более того, Гарри приносил большую пользу в баре, всегда держа в порядке бухгалтерскую отчетность, вовремя и точно сводя баланс. Но ведь было и другое. Эти его тетради, куда он скрупулезно заносил своим бисерным, но разборчивым почерком сведения обо всем, что ел, непременно проставляя даты. И его не волновало, что завсегдатаи «Пэтчетса» часто подсмеивались над такими причудами. Филлис и в голову не приходило, что Гарри серьезно болен навязчивым неврозом.