На следующее утро парни проснулись рано, жаждущие выбраться на воду. После завтрака серый немецкий армейский автобус перевез их на четыре километра к югу по Лангер-Зее, на территорию проведения регаты в Грюнау. Там парни обнаружили, что делят новехонький кирпичный и заштукатуренный эллинг с немецкой национальной гребной командой. На входе друг напротив друга висели американский и нацистский флаги. Немецкие гребцы были любезны, но не были так уж счастливы их присутствию. Джордж Покок нашел их немного надменными. Немцы были командой из берлинского гребного клуба «Викинг» и гребли так, будто сидели в планере. В среднем они были немного старше, чем парни из Вашингтона. У этих парней было превосходное оборудование. Они были также удивительно подтянуты и дисциплинированны и вели себя почти по-военному. В отличие от всех остальных команд в Грюнау тем летом, они не были отобраны нацистским государством по одному. Парни стали национальной командой Германии только благодаря их очевидному мастерству в единстве друг с другом. Джордж Покок и Эл Албриксон подозревали, однако, что нацистское правительство усердно финансировало их усиленные тренировки.

Пока американские ребята готовились впервые опустить «Хаски Клиппер» на воды Лангер-Зее, фотограф, который пробрался под нее, чтобы сделать снимок, встал слишком резко и ударился головой об лодку. В итоге по остову судна пошла длинная тонкая трещина. На ней нельзя было тренироваться до тех пор, пока Джордж Покок не починит ее. Расстроенный Эл Албриксон отпустил мальчишек, пока Покок колдовал над «Клиппером». Парни вернулись в полицейскую академию, украли несколько кусков сахара на кухне, чтобы покормить полицейских лошадей в конюшне. Это быстро им наскучило, и они стали бродить по Кёпенику под дождем, привлекая толпы любопытных горожан в каждом уголке города.

Покок починил лодку, и парни снова вышли на воду. Результаты первой тренировки всех сильно разочаровали. Замеры времени были слишком большими, гребки – слабыми и неэффективными. Канадская и австралийская команды, тренировавшие спринты, проносились мимо них с усмешками на лицах. «Мы стали паршивой командой», – написал в своем дневнике Джонни Уайт в тот вечер. Эл Албриксон был согласен. С тех пор, как он впервые собрал их в одной лодке в марте, Албриксон еще не видел, чтобы они так плохо плавали. Предстояло много работы, а некоторым парням надо было сбросить довольно много веса. Ухудшало ситуацию то, что почти все они простудились в той или иной степени, а у Дона Хьюма начала болеть грудь, а значит, дело было серьезнее, чем просто насморк. Плюс ко всему испортилась погода, лил дождь, приносимый холодным ветром, который почти постоянно дул на Лангер-Зее, а полицейское общежитие и без того было холодным, ветер задувал во все щели мощного бетонного строения.

Слева направо: Джо Ранц, Стаб Макмиллин, Бобби Мок, Чак Дэй, Шорти Хант

Следующие несколько дней у парней прошли монотонно: по утрам они проводили тяжелые гребные тренировки, а днем уезжали в Берлин, чтобы там поразвлечься. Олимпийские паспорта давали им свободный проход почти на любое мероприятие в городе. Ребята ходили смотреть представления-водевили, посетили могилу неизвестного солдата Великой войны и даже забрели в оперу. Они осмотрели Олимпийский стадион и были поражены его размерами и современностью. Ребята доехали на электричке до центра города, и все, за исключением Джо, который просто не мог себе позволить заплатить цену в двадцать два доллара, купили или заказали фотоаппарат Кодак Ретина. Они погуляли по Унтер-ден-Линден, где тротуары были переполнены иностранными туристами и провинциальными немцами – более миллиона приезжих наводнили город за последние несколько дней. Парни покупали сосиски у уличных продавцов, флиртовали с немками и таращились на офицеров-штурмовиков в черных рубашках, проносившихся по улицам в блестящих лимузинах «Мерседес». Снова и снова с ребятами здоровались простые немцы, протягивая правую руку ладонью вниз и крича «Хайль Гитлер!» Парни отвечали тем, что вытягивали свои руки и кричали «Хайль Рузвельт!». Большинство немцев предпочитали не замечать этого.

Вечерами ребята возвращались в Кёпеник, где главные представители города, казалось, каждую ночь были обязаны организовывать развлечения, хотят этого спортсмены или нет. В один вечер это была выставка тренированных полицейских собак в замке. В другой вечер был концерт. «Это был ужасный оркестр. Никто не попадал в такт», – ворчал Роджер Моррис в своем дневнике. Джонни Уайт согласился, используя в последнее время ставший любимым термин неприязки: «Это было гадско». Куда бы они ни направлялись, горожане окружали их, просили автографы, словно парни были звездами кино. Сначала это было забавно, но вскоре начало им надоедать. Наконец дело дошло до того, что ребята снимали лодки по вечерам и плавали вокруг замка под дождем, в окружении белых лебедей, которые жили в этих же водах, просто чтобы побыть немножко в тишине и спокойствии.

Однако нельзя сказать, что внимание было совсем уж неприятно команде. 27 июля они решили развлечься и надели индийские ободки с перьями с острова Хаклберри на тренировку в Грюнау. Джонни Уайт назвал их затею «небольшим бунтом». В итоге немецкие любители гребли столпились вокруг команды, пытаясь лучше рассмотреть людей, которых они приняли за членов какого-то бледного северо-западного племени. Парни повеселились, но на самом деле это была еще и попытка немного поднять дух, который в последнее время все падал в их команде.

Лодка все еще не шла так хорошо, как должна была бы на этом этапе подготовки, и, хотя большинство парней понемногу поправлялись после простуды, Горди Адам и Дон Хьюм были все еще больны. 29 июля Хьюму стало настолько плохо, что он не мог тренироваться. Более того – он не мог даже встать с кровати. Албриксон поставил Дона Коя, одного из двух гребцов на замену, которые приехали с ними, на критическую позицию загребного. Но парни не привыкли к гребку Коя, а он не знал, как вести себя в этой позиции. Лодка никак не могла поймать ритм.

Эл Албриксон начинал волноваться. Команды других стран приезжали в Грюнау, так что он вместе с Джорджем Пококом очень много времени проводили на воде, тихонько изучая соперников. Они увидели, насколько дисциплинированны немцы, и тренер начал воспринимать их всерьез. Итальянцы – четверо из которых плавали в экипаже из Ливорно, который пришел всего на две десятых секунды позже Калифорнии на Олимпиаде 1932 года – так же выглядели угрожающе. Это были большие, суровые и очень трудолюбивые молодые люди, сравнительно старше, чем его парни. Средний возраст команды составлял двадцать восемь лет, а многим из ее членов было больше тридцати, но итальянцы отлично выглядели и были в превосходной форме. В греблю они вкладывали всю душу, хотя с технической стороны они чересчур закидывали голову назад и слишком наклоняли вперед на каждом гребке. Албриксон решил, что эти ребята, как и немецкие парни, финансировались фашистским правительством, которое и отправило их на Игры. Он не слишком беспокоился относительно команды из Японии, из Императорского университета Токио. Японский экипаж плавал в лодке гораздо меньшей по размеру, длиной всего шестнадцать метров, с короткими веслами и маленькими лопастями, созданными специально, чтобы подходить под маленькие тела гребцов. Средний вес одного члена их команды был всего шестьдесят пять килограммов. Но в первый же день тренировок они поразили всех в Грюнау, внезапно продемонстрировав преимущество маленьких гребков, – они подняли ритм с двадцати семи и до абсурдных пятидесяти шести всего за пятнадцать секунд, внезапно взбивая воду в пену и ускоряясь так быстро, что выглядели они, как сказал Албриксон, «как утки, пытающиеся взлететь с воды». Австралийская команда полностью состояла из больших и мускулистых полицейских офицеров из Нового Южного Уэльса, и хотя их техника гребли оставляла желать лучшего, в их мощных телах умещались не менее мощные сердца с безграничной любовью к гребле и со знатной дозой австралийской презрительности, особенно по отношению к команде британцев.