дня, и на том закончилась: высокий готик, в силу своей элитарности, не отличался чрезмерным словарным запасом. Свет в коридорах уже погас. Вертер несколько секунд колебался между чувством голода и желанием поскорее доползти до койки, и сделал выбор в пользу второго. Только сделал небольшой крюк до лазарета, чтобы закинуть в рот пару анальгетических пилюль.

Еще одна толика знания. Еще один инструмент, врученный теми, кто ждал грандиозных деяний, тому, кто был начисто лишен честолюбия. И их будет еще больше. И будут восторженно-молящие взгляды непосвященных, уже сейчас преследующие Вертера со стороны членов команды. И будет затаенная надежда, нет-нет, а мелькающая в непроницаемых глазах инквизитора и его свиты. Сколь же отчаянно положение этих людей и Империума в целом, если они готовы возложить свои чаяния на чужака, чья единственная заслуга – мимолетная беседа с богом?

Вертер ввалился в каюту и прислонился лбом к холодной переборке. Мозг кипел от влитых знаний, и требовался долгий спокойный сон, чтобы дать ему приспособиться к ним.

«В конечном счете, мне все равно приходится влезать в чужую войну. Не из-под палки, так из-за чужих надежд, из-за того, что не в силах отвернуться от бедствий, постигших мой вид. Было бы дело в нациях, в религиях и прочих искусственных формациях – смог бы. Но отвернуться сейчас значит предать собственную человечность».

Он тяжело опустился на койку и закрыл глаза. В тишине злобный шепот из-за завесы, преследующий его повсюду, стал отчетливее. Вертер сложил на груди аквилы и принялся шептать ставшую привычной Литанию Вакуума. С каждым произнесенным словом внутри словно разгоралось пламя, мысли охватывал жар, а призрачные голоса затихали. Покончив с молитвой, Вертер облечено расслабился.

«Эй, Император! – подумал он шутливо. – Вот видишь, все кругом думают, что я твое доверенное лицо. А ты сам-то что думаешь? Да ничего ты не думаешь, ты же все равно что мертвый. Мне отец рассказывал, что одного правителя тоже вот так после смерти в мавзолее в центре столицы положили и полтора века не трогали, а как вынесли – так и конец стране настал. Ну, хоть намекни как-нибудь, что еще помнишь про своего бывшего сотрудника».

Ответа, как всегда, не последовало.

Вертер пожал плечами, перевернулся на бок и уснул.

Глава 20

Еще пару недель спустя

Если бы кто-то еще пять лет назад сказал Алисии Боррес, как повернется ее жизнь, она бы рассмеялась ему в лицо. Об Инквизиции она знала столько, сколько полагалось знать при ее должности – то есть ничего, кроме того, что носителю инсигнии следует повиноваться беспрекословно, ибо он прямой исполнитель воли Императора. Она точно знала, как будет развиваться ее жизнь и карьера, знала свое место в мире, и совершенно точно знала, что Император всесилен, власть его вечна и благодатна, а зловредные чужаки – детские страшилки. Теперь она сама носила на своей руке татуировку в виде литеры «I» с черепом посередине – своего рода клеймо, потому что, в отличие от Арбитрес, слуги Инквизиции в подавляющем большинстве уходили в отставку посмертно. И все отчетливее понимала, что не знает ничего вообще.

То был великий груз, выдерживать который было тяжело, и в то же время, великая честь, сносить которую было еще тяжелее. Алисия продолжала считать, что не заслужила места в свите. Ее умения и таланты еще в бытность арбитром не возвышали ее над сослуживцами. Она не выделялась психической мощью или пылкостью веры, не была прирожденным бойцом, не блистала гениальным интеллектом. Он была хороша в своем деле – но не более.

Но каждый человек имеет свое место в божественном порядке Императора, и место Алисии оказалось здесь. Небольшая, но отдельная каюта – само по себе признак привилегированного положения в тесноте боевого корабля. Здесь не было места для роскоши и вообще сколько-нибудь разнообразной обстановки. Кровать, сундук для небогатого личного скарба, стойка с оружием, стойка для брони да икона Императора на стене – вот и все. Агенты Трона не привязывались к вещам.

- Пять тронов за твою первую мысль.

Влад сидел на краю узкой, малопригодной для двоих койки, с той расслабленной непринужденностью, которая была свойственна только людям ослепленным уверенностью или же обреченным на смерть. Его глаза были прикрыты, а аугментика выставлена на обозрение. Алисия отвела взгляд.

- У тебя пресса нет.

- Технически, он есть, - Влад хихикнул. – Только его не видно.

Перед глазами Алисии на подушку упала монета. Она прокатила ее на пальцах и принялась рассматривать. Это была монета обычного в субсекторе образца, которую чеканили на всех мало-мальски развитых планетах по утвержденным Администратумом клише. Конкретно эта, судя по клеймам на ребре, происходила с промороженного насквозь мира, название которого в памяти женщины не отложилось, но который запомнился ей городами под защитными куполами, под завязку набитыми клерками, и титаническими инфохранилищами, чьи машинные духи обожали низкие температуры.

- А теперь твоя мысль, за ту же ставку, - сказала она и бросила монету обратно.

Влад взял ее из воздуха двумя пальцами, у самого лица. Взял, а не поймал, таким ленивым и небрежным казалось движение. Алисия уже знала, насколько обманчиво это впечатление.

- Прятать такую задницу под броней – расточительство.

- Мало того, что дикарь, так еще и пошляк, - арбитр подтянула на себя одеяло.

- Я предпочитаю формулировку «обезоруживающая прямота». Что до пошлостей, я заметил в современной культуре острый недостаток юмора и здорового секса. Сплошной надрывный пафос, безвекторная ненависть и превозмогание трудностей, половину из которых сами же и создали. Неужели от смеха тоже какое-то зверье в варпе заводится?

- А смех чем-то так ценен?

- Конечно! Когда ты в отчаянии, когда кругом мрак – смейся. Когда смешно, тогда не страшно, - Вертер отрешенно поднял глаза к потолку. – Вас учат ненавидеть врага, и на первый взгляд это верно, потому что ненависть является мощным стимулом к действию. Но она бьет по вам так же, как по тем, кого вы уничтожаете, сжигает изнутри, оставляя лишь полную пустоту.

- Когда мы сражались недавно, ты не ненавидел еретиков?

- Нет. За что? Я берегу свою ненависть для кого-то равного, а они пали настолько низко, что утратили право зваться людьми. Это по-настоящему печально: видеть, во что может превратиться человек, утративший самоконтроль.

- Странный ты, - пробормотала