Я подружилась с женщиной по имени Тауба, которая с дочерью Сурой раньше жила в Хрубешуве. У Таубы была ценная вещь, за которую она отчаянно держалась, как когда-то я — за кожаный блокнот. Это было потертое, кишащее вшами одеяло. Они с Сурой укрывались им от снега и непогоды во время перехода сюда. Они пережили ночи, когда другие умерли от холода. Теперь Тауба пыталась согреть Суру, которая заболела через несколько дней по приезде в лагерь. Она кутала дочь в одеяло, качала ее на руках, пела колыбельные. Когда наступало время переклички, мы с Таубой поддерживали Суру с двух сторон.

Однажды ночью в забытьи Сура начала молить о еде. Тауба прижала ее к себе.

— Что ты хочешь, чтобы я приготовила? — прошептала она. — Жареного цыпленка? С подливкой, морковью в карамельном соусе и картофельным пюре? — Глаза ее блестели от слез. — С маслом, огромным куском, как снежная вершина на горе. — Она еще крепче обняла Суру, голова девочки откинулась на тоненькой шейке-стебельке. — А утром, когда ты проснешься, я приготовлю свои фирменные блинчики с творогом, посыпанные сахаром, бобы с яйцами и ржаным хлебом, а еще свежую голубику. Будет столько еды, Сурель, что ты всего не осилишь!

Я знала, что женщины покрепче доходили до кухни и искали в мусорных баках еду. Их никто не наказывал: то ли надзиратели не хотели к ним приближаться, чтобы не заразиться, то ли всем уже было наплевать. И на следующее утро, убедившись, что Сура еще дышит, я решила предпринять вылазку в кухню.

— Что нам еще делать? — спросила я, нервничая оттого, что оказалась у всех на виду.

С другой стороны, мы же не прогуливали работу. В этом лагере нечего было делать, только ждать. Какая разница, сидим мы в бараке или под окном кухни?

Распахнулось окно, и дородная женщина вышвырнула кучу объедков: картофельные очистки, спитую кофейную гущу, кожуру от сосисок и апельсинов, куриные кости. Женщины, как животные, бросились на землю, загребая под себя все, что могли. Из-за секундной нерешительности я потеряла самые лакомые кусочки, но мне удалось схватить куриную дужку и горсть картофельных очистков. Я спрятала добычу в карман и поспешила назад.

Я протянула картофельные очистки Таубе, чтобы она попыталась заставить дочь пососать их. Но Сура уже соскользнула в забытье.

— Тогда ты ешь, — велела я. — Когда девочка поправится, ей понадобятся твои силы.

Тауба покачала головой.

— Хотелось бы в это верить.

Я полезла в карман за дужкой.

— Когда я была маленькой и мы с сестрой Басей чего-то очень сильно желали — например, новую коляску или поехать за город, — то заключали договор, — сказала я. — Когда мама готовила на субботний ужин курицу, нам доставалась дужка, и мы загадывали одно и то же желание. Поэтому оно не могло не сбыться. — Я протянула дужку Таубе, ухватившись пальцами за одну косточку, чтобы она могла взяться за вторую. — Готова? — спросила я.

Она выиграла. Но это уже не имело значения. Ночью, когда надзиратели пришли забирать мертвых, первой вынесли Суру.

Я слушала, как плачет Тауба, — утрата вывернула ее наизнанку. Она зарылась лицом в одеяло — единственное, что осталось от дочери. Даже приглушенные, ее рыдания превращались в пронзительный крик — я закрывала уши, но не могла от него избавиться. Крики стали кинжалами, которые висели в воздухе у моего лица. Я с изумлением наблюдала, как они пронзают мою натянувшуюся кожу, высвобождая не кровь, а огонь.

— Минка. Минка?

Перед глазами проплыло лицо Таубы, как будто я лежала на дне моря и смотрела на солнце.

— Минка, у тебя жар.

Меня била дрожь, одежда пропиталась пóтом. Я понимала, чем все закончится. Через несколько дней я умру.

Но Тауба совершила удивительный поступок. Взяла одеяло и разорвала его пополам. Одну половину обернула вокруг моих плеч.

Если мне суждено умереть, хочу, чтобы это случилось так, как я задумала. В этом я похожа на сестру. Это произойдет не в вонючем бараке в окружении больных. Не хочу, чтобы за меня принимал решение надзиратель, который в полдень будет тащить мое тело на кучу.

Поэтому я, пошатываясь, выбралась на улицу. Ветер холодил кожу. Я плотнее завернулась в одеяло и опустилась на землю.

Я знала, что утром не придется выносить мое тело. Но сейчас меня бил озноб, и я смотрела в ночное небо.

В Лодзи звезды видно плохо. Слишком большой город. Но отец еще в детстве научил меня узнавать созвездия, когда мы ездили в деревню на каникулы. Нас было только четверо. Мы снимали домик у озера, ловили рыбу, читали, гуляли, играли в нарды. Мама постоянно обыгрывала нас в карты, но самую большую рыбу всегда ловил папа.

Иногда мы с папой спали на крыльце, где воздух был настолько свежим, что его можно было пить, а не просто дышать. Отец рассказывал мне о созвездии Льва, которое было прямо у нас над головой. Его назвали в честь мифического чудовища, Немейского льва — огромного свирепого зверя, чью шкуру не могли пробить ни ножи, ни мечи. Первым подвигом Геракла было задание победить льва, но он быстро понял, что стрелами чудовище не убить, поэтому заманил его в пещеру, оглушил и стреножил. Чтобы снять шкуру и принести ее в доказательство своей победы, он использовал твердый коготь самого льва.

«Видишь, Минка, — говорил отец, — все возможно. Даже самое ужасное чудовище когда-нибудь станет только воспоминанием». Он брал мою руку и водил моим пальцем в воздухе по самым ярким звездам созвездия. «Смотри, это голова, это хвост. А вот сердце».

Я умерла и увидела крылья ангела. Белые и бесплотные. Краем глаза я видела, как они взлетают вверх-вниз.

Но если я умерла, почему голова у меня тяжелая, как колокол? Почему я до сих пор чувствую эту вонь?

Я с трудом села и поняла, что на самом деле то, что показалось мне крыльями, было флагом — полоской ткани, трепещущей на ветру. Флаг был привязан к сторожевой башне, которая располагалась напротив барака, где я обитала.

Эта башня была пуста.

Как и та, что за ней.

Ни одного солдата вокруг. Ни одного немца. Точка. Лагерь походил на город-призрак.

К этому моменту и другие узники начали понимать, что же произошло.

— Вставайте! — воскликнула какая-то женщина. — Вставайте, они все ушли!

Людской волной меня смыло к забору. Они оставили нас умирать голодной смертью? Кому-нибудь из нас под силу разорвать колючую проволоку?

Вдалеке показались грузовики с красными крестами на бортах. В эту секунду я поняла, что не важно, хватит ли у нас сил. Теперь есть другие, у которых для нас сил хватит.

Осталась даже фотография, сделанная в тот день. Я однажды видела ее по телевизору в документальном фильме о 15 апреля 1945 года, когда к Берген-Бельсену подъехали первые британские танки. Я изумилась, когда увидела свое лицо на теле скелета. Я даже купила копию фильма, чтобы перемотать и остановить в нужном месте. Убедиться. Да, это я. В розовой шапке и рукавицах, а на плечах Сурино одеяло.