То, о чем шла речь сейчас, было для него совсем непонятным и странным. С Салтыковым он даже не знался никогда, равно как и с мурзой Абыслановым. И вообще, ежели был бы он изменником – остался бы погибать добровольно в горящей Москве? Все это было ясно всем, даже этому косоглазому дьяку, но…

– Абысланов сказал, что вы хотели отдать хану Москву без боя, хотели позволить им беспрепятственно войти в город, который, конечно, они бы все равно ограбили и сожгли, а горожан предали мечу. Верно ли это?

Мстиславский молчал, силясь подавить в себе волну гнева. Ведь он был там! Стоял, возглавляя рать, погибал в толпе, задыхался в дыму – он был там, пока этот сухощавый дьяк отсиживался в слободе, а государь и вовсе сбежал…

– Так в чем именно моя вина? – выдавил он из себя.

– Что ты, князь, навел татар на Москву и пытался договориться с ханом, предав государя и отечество.

Тут Мстиславский не выдержал – опустил с грохотом сжатые кулаки на стол, отчего дьяк подпрыгнул на месте.

– Пошел вон! – прошипел Иван Федорович, а в уголке его рта собиралась пена. Дьяк покорился, и стражники вывели его, оставив князя в этой маленькой горнице. Свесив голову, он с хрустом сжимал и разжимал пальцы, силясь успокоиться и все обдумать. Ежели его сразу не отвели в застенок, не стали пытать и мучить, значит, царь, видимо, не собирается его казнить. Отсюда становилось ясно, что государю нужно найти виновного в гибели Москвы, и Мстиславский, как главный военачальник, идеально под это подходил. В то мгновение он даже позавидовал погибшему князю Бельскому – ему геройская смерть, а Мстиславскому позор…

Усталость после дороги, нервное перенапряжение и слабость сделали свое дело, и князь уснул головой на столе, подложив под нее руки. И проснулся он уже затемно, когда снова скрипнула дверь и кто-то вошел. Протирая слипшиеся глаза, Иван Федорович пытался разглядеть гостя. Им был молодой человек двадцати лет в темно-сером дорожном платье.

– Послан от государя, – доложил молодой человек, поклонившись.

– Гонец? – осведомился равнодушно Мстиславский.

– Всего лишь один из свиты, – находчиво и смело отвечал парень.

– Опричник? – Ехидная улыбочка проступила на губах Ивана Федоровича.

– Можно и так сказать. – Незваный гость медленно прошел к столу, за которым сидел Иван Федорович, и уселся напротив него. Принесли свечи, и князь наконец смог разглядеть парня – пристальный и тяжелый взгляд узковатых карих глаз, прямой нос и мужественно поджатые губы, вокруг которых виднелась юношеская редкая борода.

– О том, что я нахожусь здесь, не знает никто, кроме нас с тобой да нашего государя. Я прибыл с наказом от нашего повелителя, дабы ты признал все вины, что приписывают тебе, да будешь жив, и семья твоя останется в почёте.

Что-то сжалось внутри у Ивана Федоровича, хотел он вскочить, разгневавшись, но сидел, словно прикованный взглядом молодого опричника.

– Подумай. Опала твоя объявлена будет лишь для тех, кто ищет виновных в гибели Москвы и многих тысяч людей. Государь тебя наместником в Новгород отправит, главой Думы останешься – все как прежде!

– Но, – выдавил тихо Мстиславский. – Мой род! Мы всегда верно служили московским государям, я родич царя… Как можно очернить своё имя?

– Лишь из-за чести рода твоего и родственных уз государь предлагает тебе спасение. Завтра тебя повезут на суд. Решай, ежели и там проявишь свое упорство, и ты головы лишишься, и семья твоя пострадает. И уже никто тебе не поможет. Помоги своему государю, исполни свой долг!

С этим молодой человек поднялся и в дверях откланялся. Мстиславский еще некоторое время глядел перед собой сквозь пламя свечей, осознавал, что выхода, кроме как покориться воле государевой и Божьей, просто нет. И он готов пойти на все ради своей семьи и своего положения. Ведь он один из самых знатных и могущественных людей в государстве.

Позже он узнал, что тем молодым опричником, который приходил к нему, был Борис Годунов. И, узнав, будто почуял, что однажды судьба еще схлестнет их с этим сильным и волевым молодым человеком. «Далеко пойдет», – думалось князю, и если бы он знал тогда, как был прав!

Судили Ивана Федоровича в низкой сводчатой палате, где по лавкам сидели самые видные опричные и земские бояре, а также митрополит и епископы. На возвышении в двух одинаковых креслах, сверкая золотом кафтанов, отороченных собольими мехами, восседали царь и наследник. Дьяк Щелкалов, новое лицо (и пока еще непонятное) в государственном управлении, должен был предъявлять обвинения.

Иван Федорович стоял, склонив голову, бледный, осунувшийся, чувствуя на себе пристальные взгляды.

– Хотел бы сразу подписаться за всем тем, – четко и громко проговорил князь. – Все было по моей вине. Всё!

И поднял ненадолго исподлобья взгляд на Иоанна. Царь глядел на него пристально, не мигая, словно статуя. Щелкалов оторопел на мгновение, зароптали сидящие на лавках. С места тяжело поднялся митрополит Кирилл, воздев вверх трясущуюся узкую руку, и те, кто глядел на него тогда, невольно подумали: «Недолго ему на митрополичьем столе сидеть»…

– Коли князь признал вину свою, великую пред Богом, страной и народом, – начал он, по-старчески сипя и проглатывая звуки. – Сие означает, что он покаялся. Так пускай Небесный Царь его судит на том свете, а ныне мы его простим, а земной царь помилует. Государь, Бог взывает к прощению и смирению, прости и ты заблудшего слугу своего!

Снова загомонили со всех сторон, а Кирилл, словно выполнив порученное ему дело, кряхтя и кашляя, уселся на скамью, опершись двумя руками о митрополичий посох из слоновой кости. И снова некоторые подумали: как он смог, такой ветхий и больной, выжить в горящей Москве? Мстиславский же подумал о том, что митрополит тоже участник этой «постановки».

Иоанн, лишь приподняв руку с резного подлокотника, заставил всех замолчать.

– Поминая заслуги князя перед государством, можно отменить справедливо заслуженную им смертную казнь, но токмо ежели кто-либо из бояр поручится за него! Да и сам он поручиться обязан не соблазняться в вере и к иной вере не приставать!

«Это уже слишком» – подумалось Ивану Федоровичу, осознававшему все же, что гибель миновала. За князя охотно поручились князь Одоевский, молодой, но уже побывавший во многих сражениях воевода Дмитрий Хворостинин и пожилой боярин Михаил Яковлевич Морозов. Царь мановением руки подозвал Щелкалова и что-то прошептал ему на ухо. Медленной походкой дьяк вернулся на свое место и громогласно заявил:

– За порукой их ты, князь, обещаешься боле не наводить на государство вражьи войска, не заводить с противниками никаких сношений и не перебегать в Крым или