После этого Эдди иногда ходил вдоль четвертого пути, который принадлежал «Саутерн сикоуст», и слушал, как воображаемый кондуктор монотонным голосом диктора нараспев произносит в его голове названия станций, эти волшебные слова: Камден, Рокленд, Бар-Харбор (произносилось это название, как Ба-а-а Х-а-а-Б-а-а), Уискассет, Бэт, Портленд, Оганквит, Бервикс; он шагал вдоль четвертого пути, пока не уставал, и сорняки, которые росли между шпалами, навевали на него грусть. Однажды он поднял голову и увидел морских чаек (наверное, жирных чаек со свалки, которые плевать хотели на то, что они знать не знали океана, но тогда мысль эта ему в голову не пришла), которые летали и кричали в вышине, и от их криков он немного поплакал.

На въезде на территорию грузового двора когда-то стояли ворота, но каким-то очередным ураганом их унесло, и никто не удосужился поставить новые. Эдди приходил и уходил, когда ему хотелось, хотя мистер Брэддок выгонял его, если видел (как и любого другого мальчишку, если на то пошло). Водители грузовиков тоже иногда гонялись за ним (не слишком усердно), думая, что он пытается что-нибудь украсть из кузова, и другие мальчишки иногда это делали.

Впрочем, чаще всего на станции его никто не трогал. У въезда стояла будка охранника, но она давно уже опустела, а стекла в окнах выбили камнями. Круглосуточной охраны на грузовом дворе не было года с 1950-го. Мистер Брэддок гонял мальчишек днем, ночной сторож четыре или пять раз за ночь объезжал станцию на старом «студебекере» с установленным на кабине фонарем, другие охранные мероприятия не проводились.

Иной раз Эдди встречались бродяги и сезонные рабочие. Если кто на грузовом дворе и вызывал у него страх, так эти мужчины с небритыми лицами, потрескавшейся кожей, мозолями на ладонях и язвами на губах. Они приезжали в товарных вагонах, вылезали и проводили в Дерри какое-то время, потом забирались в другой поезд и уезжали куда-то еще. Иногда у них на руках недоставало пальцев. Обычно они были пьяны и спрашивали, нет ли у него сигареты.

Один из таких жутких типов однажды выполз из-под крыльца дома 29 по Нейболт-стрит и предложил отсосать у Эдди за четвертак. Эдди попятился, кожа заледенела, во рту пересохло. Одну ноздрю бродяги сожрала болезнь. Остался только воспаленный, покрытый струпьями канал.

— У меня нет четвертака. — Эдди пятился к своему велосипеду.

— Я это сделаю и за десятик, — прохрипел бродяга. На нем были старые зеленые фланелевые штаны. На коленках подсыхала желтая блевотина. Он расстегнул ширинку и полез внутрь. Попытался улыбнулся. Нос напоминал красное месиво.

— Я… у меня нет и десятика, — ответил Эдди и внезапно подумал: «Господи, да у него же проказа! Если он прикоснется ко мне, я тоже заболею!» Паника охватила его, и он побежал. Услышал, что бродяга пустился следом, подошвы его старых ботинок на шнурках топали по заросшей травой лужайке перед заброшенным домом.

— Вернись, малыш! Я тебе отсосу. Вернись!

Эдди прыгнул на велосипед, жадно хватая ртом воздух, дыхательные пути, он это чувствовал, сузились до размера игольного ушка, на грудь навалили кучу камней. Он уже начал крутить педали, набирая скорость, когда одна рука бродяги ударила по багажнику. Велосипед повело в сторону. Эдди оглянулся и увидел, что бродяга бежит за велосипедом (ПРИБЛИЖАЕТСЯ!!!), его губы растянулись, обнажив черные обломки зубов, на лице читалось то ли отчаяние, то ли ярость.

И, несмотря на камни, наваленные на грудь, Эдди закрутил педали еще быстрее, в любой момент ожидая, что заскорузлая рука бродяги схватит его за плечо, сдернет с «роли» и швырнет в кювет, где с ним может случиться все, что угодно. Он не решался оглянуться, пока не проскочил Церковную школу и не добрался до перекрестка с шоссе 2. К тому времени бродяга исчез.

Эдди с неделю держал в себе это чудовищное происшествие, а потом поделился с Ричи Тозиером и Биллом Денбро, когда они читали комиксы в комнатушке над гаражом.

— Он болел не проказой, тупица, — указал ему Ричи. — У него сифт.

Эдди посмотрел на Билла, чтобы тот подтвердил: Ричи подначивает его, — о такой болезни, как сифт, он никогда не слышал. И по всему выходило, что Ричи ее выдумал.

— Билл, есть такая болезнь — сифт?

Билл кивнул без тени улыбки.

— Только она на-азывается с-с-сиф — не сифт. Со-окращенно от сифилиса.

— А это что такое?

— Болезнь, которую можно заполучить, трахаясь, — ответил Ричи. — Ты знаешь, что такое трах, так, Эдс?

— Конечно, — ответил Эдди, в надежде, что не краснеет. Он знал, что у тех, кто старше, из пениса что-то течет, когда он затвердевает. Винсент Талиендо, по прозвищу Козявка, однажды просветил его на школьной перемене. Как следовало из слов Козявки, трахаясь, ты трешься членом о живот девочки, пока он не затвердеет (твой член — не живот девочки). Потом ты трешься еще, пока не начинаешь кончать. Когда Эдди спросил, что это значит, Козявка лишь загадочно покачал головой. Сказал, что словами это описать невозможно, но ты все почувствуешь. Он сказал, что можно попрактиковаться и без девочки — лежать в ванне и тереть член о кусок мыла (Эдди попробовал, но в итоге ему лишь срочно захотелось отлить). И как только, продолжил Козявка, ты это почувствуешь, из пениса вытекает жидкость. Большинство детей называют ее кончиной, указал Козявка, но старший брат говорил ему, что для нее есть по-настоящему научное слово — малофья. И почувствовав, что сейчас она вытечет из тебя, ты должен схватить свой член и очень быстро нацелить его, чтобы выстрелить малофьей в пупок девочки, как только она выйдет из твоего члена. Далее малофья спустится в ее живот и сделает там ребенка.

«Девочкам это нравится?» — спросил тогда Эдди Козявку Талиендо. Сам-то пришел в ужас.

«Наверное», — ответил Козявка, но, похоже, сам в этом сильно сомневался.

— А теперь слушай сюда, Эдс, — продолжил Ричи, — потому что потом у тебя могут появиться вопросы. У некоторых женщин есть эта болезнь. У мужчин тоже, но в большинстве ею болеют женщины. Парень может подцепить ее от женщины…

— Или другого му-ужчины, если они — го-омики, — добавил Билл.

— Точно. Что важно — сиф можно подцепить, сношаясь с тем, кто уже им болен.

— И что делает эта болезнь?

— Заставляет гнить заживо, — по-простому ответил Ричи.

Эдди в ужасе таращился на него.

— Это кошмар, я знаю, но так оно и есть, — продолжил Ричи. — Начинается все с носа. У некоторых парней с сифом проваливаются носы. Потом члены…

— По-о-ожалуйста, — прервал его Билл. — Я то-олько что по-оел.

— Эй, чел, это же научные факты, — резонно указал Ричи.

— А какая разница между проказой и сифом? — спросил Эдди.

— Трахаясь, проказу не подцепишь, — без запинки ответил Ричи и радостно расхохотался, оставив в недоумении что Билла, что Эдди.

7

После того разговора дом 29 по Нейболт-стрит засверкал новыми красками в воображении Эдди. Глядя на заросшую сорняками лужайку, просевшее крыльцо и забитые досками окна, он чувствовал, что его неудержимо влечет к этому дому. И за шесть недель до строительства плотины в Пустоши припарковал велосипед на засыпанной гравием обочине (тротуар закончился за четыре дома от нужного ему) и через лужайку направился к крыльцу.