На холоде отсыревшая ткань стала колом и вставлять патроны в петли было сущей пыткой.

— Прямо вот так вышел, как я тебя вижу, братец, лопни мой глаз, — заверил флейтист, отхлебнув из кружки, — Вышел такой из сияния священного. Крылья у него, каска, очки мотоциклетные — все по форме, не придерешься. Вышел и на тебе чудеса творить! То сикер сотворит, то закуску. Только вот курева не смог. Говорит, с куревом у них там швах. Нету табака абсолютно. Все позапретили к чертовой матери.

— С куревом, братец, сейчас везде швах. Солому курим, — подтвердил собеседник, укладывая ленту в ящик. — Ну ты у него просил что? Такой случай грех не использовать. Желания он выполнял? У нас один на Память Невинных Младенцев так напился по случаю праздника, что увидал святого Варфоломея. Только тот ему ничего путного не выполнил. Только глупости разные: ноготь у него врос, и баба сбежала с парикмахером.

— С мужским или женским? — уточнил флейтист, — это, братец, очень важно. Я тебе по опыту скажу, тот святой Варфоломей глуховат. Если что не услышит, так придумает. Со всей этой благодатью надо быть осторожным. Как бы что не напутать.

— А черт его знает каким. Про это мне не рассказывали. А твой-то что? Что ты у него просил?

— Спросил только, как до дому добраться. Он мне и говорит, встань и иди. Куда бы не пошел до дому доберешься как пить дать. Доберешься, а потом, стало быть, доложишь.

— И ты пошел?

— А то, братец! Как сказали, так и сделал, — отставной пехотинец допил кипяток и потянулся. — Да только зря все это, кажется. Только домой пришел, опять уехал. Может и не стоило возвращаться? Может, оно и правильно, что до дому теперь не добраться? Тайна тут какая есть? Ни тепла тебе, ни покоя. И как правильно жить — никто тебе не скажет. Я у него ще про правду спросил, как оно жить по ней. Так он ответил — не твоего ума дело. Эта штука духовная и таинственная, простому человеку про нее знать не положено.

Тосковавший о малиновых зарослях Вавжиняк с кряхтением поставил ящик к пулемету и засопел.

— Курва, — зло сказал он, присаживаясь рядом с отставным пехотинцем. — Так оно обычно и бывает. На все вопросы — ни одного ответа.

Все это казалось ему несправедливым: война, холод, голод и невнятные указания небес. Привыкший доверяться высшим силам, первый номер никак не мог взять в толк, зачем его вытянули из теплого дома и послали воевать.

— Жил у нас до войны пан один, — сменил тему музыкант, — так однажды украл он шинель в управе и пошел в ней на почту. Дескать, проверяющий приехал из самого из Киева. А хотел он вовсе выпить — закусить за так. Ничего у него не получилось. его там быстро заарестовывают, лопни мой глаз. Потому что он босой был, калоши-то вкрасть не смог. А предъявляют сторожу в управе шинель на опознание. Тут и начинается. Сторож говорит: не ту шинель принесли, та была зеленая, а эта синяя. Те ему, что эта шинель не синяя, а фиолетовая. А тот знай стоит на своем…

Леонард прервался и поковырял в ухе пальцем.

— А все потому, что у него болезнь глазная была…

— Дальтоник что ли? — оживился первый номер.

— Сторож-то? Да ты что? Сторожу она не положенная зовсим. Дальтоником быть — это тебе не просто так. Тут болезнь не простая, тут повыше должность бери. Думаю, что не меньше, чем жандармского чина.

Отставной флейтист спрятал сухарь и обратился к пробиравшемуся в отхожее место пану Крысику.

— Вот вы святой отец, случаем не дальтоник? А то знавал я одного дальтоника. Ксендз один. Служил он, стало быть, в Кельце. И кааак заболеет дальтоником! И тут же растлил хор мальчиков, лопни мой глаз. Всех до единого. Его с должности сняли, перевели в деревню, в Светокшинские горы. Так он там растлил пономаря и художника местного, представьте! Художника того даже два раза, потому что тот к нему еще утром зашел. Я вам скажу дальтонизмом если болеть, то это тяжело. Никакой радости в жизни только невзгоды. Скажите, святой отец?

Пунцовый ксендз прыснул в сторону командного отсека, из которого через пару минут, как чертик из табакерки выскочил сиятельный командир бронепоезда с проклятиями, сославший пана Штычку на кухню, под надзор повара Пшибыла. Судьба отставного флейтиста в очередной раз совершила крутой поворот, швырнув его навстречу неизвестности.

Дружески улыбнувшись грустному Вавжиняку, Леонард безмятежно потопал за загородку в конце кубрика, где и находился местный филиал преисподней — солдатская кухня. Место темное, отвратительное, ненавидимое всеми, кто качался в подвесных койках пулеметного вагона.

Глава 39. Суповой таракан из Отвоцка с улицы Саможондовой

На кухне как раз кипели приготовления к обеду: санитар Пшибыл лежал на мешках с соломой и задумчиво покуривал трубку, глядя на огонь под котлом. На колоде в углу бесстыдно возлегал остаток сваренного наполовину лошадиного крупа с облезлым хвостом. Багровые блики ползали по лицу пана повара, выхватывая косматые брови и микроскопический лоб.

— Отставной флейтист музыкантской команды Леонард Штычка, по приказу господина ротмистра прибыл, пан повар.

— Интеллигент, не? — тяжело поинтересовался Пшибыл. И предупредил: — Интеллигентов не люблю.

— Не извольте беспокоится. — успокоил повара музыкант, обводя глазами кухню. — сам интеллигентов не люблю. Был у нас в полку один интеллигент, из прапорщиков. Братцы, говорит, врага побьем, это самое, так заживем. Я что ни на есть победить желаю. Уж очень сильно за Батюшку нашего Государя Императора радею, чтобы счастье ему принесть за наши победы и за то орден получить. «Георгия», говорит, хочу. Не везло ему постоянно на все это, как наступление или еще чего, так у него дела постоянно по тылу. То посылка ему приходит неожиданно, то доклад докладать надо об использовании. А «Георгия» все ж получил, ему ноги поездом оторвало, так и дали, представляете?

Пшибыл пожевал губами и выпустил табачный дым.

— В продуктах разбираешься? Вон там, что лежит?

— Осмелюсь доложить, пан повар, это лошадиная задница. — ответил Леонард и уточнил, — с хвостом.

Тот одобрительно кивнул