жизнь не то что к добру не приведет, но вообще никуда не приведет, кроме полного хаоса. Но и после перемен без хаоса не обошлось…

— И что же — жить легче стало?

— Труднее, легче — тут одним словом не выразить. И то, и другое. По-житейски — труднее: деньги обесценивались, магазины опустели, возникла карточная система — сначала как бы со стыдом, потом откровенно. Но зарабатывать эти обесцененные деньги, и помногу, для некоторых стало легче — и не для нескольких человек, а для тысяч. Появились богатые…

— Всегда были…

— Раньше — не так, не всякое богатство можно было демонстрировать, а вот тогда многое обнажилось. Но это не главное. Главное в том, что никто не знал, какому богу теперь молиться. Множество их возникло, богов.

— От единобожия — к язычеству? — попытался усмехнуться Зернов. Интересно было слушать, но и страшно отчего-то.

— Да, можно и так сказать… Все, что казалось вечным, незыблемым — рушилось, расползалось, растворялось. Самые основы.

— Что же, — сказал он приглушенно и даже рот прикрыл ладонью. — От учения отказались, что ли?

— Да было ли учение? Формулировки железные были, но насколько они учению соответствовали? И насколько учение — истине? Можно стало говорить — и оказалось, что множество думает иначе, и стала расползаться даже партия, зато возникло — или воскресло — множество других…

— Это у нас-то?

— Вот именно… Весь наш лагерь соцстран перевернуло с головы на ноги, республики заговорили о самостоятельности, об отделении, кровь пролилась, много крови… Оглянулись на свою историю — и оказалось, что не такой она была, как представлялось: стройной, логичной, никаких противоречий, четкая последовательность, и запоминалась легко, и аргументировать было просто; оказалось вдруг, что совсем другой она была, замешанной на крови, на преступлениях, на ничем не подкрепленных фантазиях. От истории перешли к действительности — и она тоже вышла такая же, когда начинали и продолжали, исходя только из желаний сделать как лучше, — ни теории, ни эксперимента, ничего не было, и жизнь стала шараханьем из стороны в сторону…

— Что же — неужели страна распалась?

— Я ведь сказала тебе: в республиках начались кровопролития, национализм, многие потребовали отделения — и оно, может быть, и справедливо было, но не вовремя, политической-то культуры, серьезного мышления в этих республиках не было, да и откуда им было взяться? И вот они принялись раскачивать лодку, в которой все мы плыли, — вместо того чтобы сперва дать доплыть до берега, и уже там, на твердой земле, поднимать свои вопросы, решать проблемы…

— Столько лет прожили с тобой, Ната — и не знал, что ты политикой увлекаешься…

— А это не политика была, не занятие для профессионалов — это наша жизнь была! А что разбираюсь — это Коле спасибо, он весь в этом жил, он и меня образовывал… Ну вот… Интересно было, и надежд было много, и страшновато бывало, потому что когда все кипит, ходуном ходит, очень легко можно было сорваться либо в одну крайность, либо в другую — опять привести все к нынешнему знаменателю, либо не удержать — и сорваться в хаос, с кровью, с погромами… Главное, что последовательности не было, ни в политике, ни в хозяйстве, и старым путем идти не хотели, и взять за образец тех, у кого хозяйство более или менее в порядке было — западные страны — не решались. А не было, Коля считает, потому, что ведь и у самих нас никакого плана действий не было, то есть теоретически, наверное, что-то предполагалось и обосновывалось, но ведь у нас теоретически всегда все было обосновано, только вот на практике мало что получалось, и приходилось опять — на ходу, ощупью, при сопротивлении со всех сторон, потому что всегда одним — слишком много, другим — чересчур мало… Всю жизнь твердили о планировании, а когда план оказался позарез нужен — его и не оказалось…

— Слушай, Ната, ты рассказываешь — а мне просто страшно делается… И к этому призывать?!

— К этому, Митя, — потому что другого не было и потому что только в таком положении и можно на какую-то новую линию развития повернуть… И, конечно, не через двадцать лет, как нам, ты сам помнишь, когда-то обещали в той жизни, не через двадцать на новый рубеж выйти, тут счет пойдет на поколения, — но все же встать на путь, на котором хоть те поколения чего-то достигнут — потому что много работать надо для этого, очень много — а работать все мы давно разучились, как и жить хорошо разучились… Да всего, Митя, не расскажешь, столько лет ведь прошло, когда чуть не каждый день — новые события. Сложно было, и не всегда понятно, и страшно иногда, я уже говорила, но только другого пути не было, и сейчас если призывать — то к этому самому, а уже оказавшись там, снова время повернув, — искать настоящую дорогу; а еще лучше было бы, конечно, ее заранее обдумать, вот сейчас, пока у нас еще время есть, чтобы потом не тыкаться слепым котенком…

— Слушай, а правда — что издавать стали всех?..

— Ну, не знаю, что значит — всех, но многое из того, что под запретом было. И эмигранты в гости приезжали, и их издавали и любили… Вот ты, издатель, — разве не хотел бы много хороших книг издать — вместе того, что на деле издавал?

— Да ну, о чем говорить… Хорошее от плохого я всегда мог отличить, только помалкивал; и если, скажем, какой-то наш литературный генерал приходил, живой классик, герой и лауреат, которому деньги сейчас понадобились, конечно же, шел он у меня вне плана, за счет резерва…

— Вот и тогда многое издавали помимо плана — но уже не генералов, Митя, над ними смеяться стали, как им ни обидно было, открыто смеялись, а издавали — писателей…

— Ну а дальше, дальше, Ната? Чем все продолжалось? Чем кончилось?

— Ну, чем кончилось, я, понятно, не знаю — я ведь тоже не век жила…

— Но слышала что-нибудь наверняка — уже в этой, второй жизни?

— Знаешь, меня долго это не очень-то интересовало: что толку думать о прошлом, когда ты никак не можешь повлиять на настоящее, а значит — и будущее от тебя ни в чем не зависит? Тут поневоле станешь и прошлым пренебрегать… Но Коля был рядом, а он как-то быстро включился в Сообщество — кое-что, конечно, и до меня доходило…

— Ну, ну?

— Да было всякое… Какое-то время бросались еще и туда, и сюда, всех богов развенчали, кого-то