Все эти люди были разбиты на четыре категории:

1) подстрекатели,

2) исполнители,

3) сообщники,

4) те, кто помогал скрыться от правосудия представителям первых трех категорий.

Бонапарт хотел найти часовщика, которого упомянули Кёрель и агент Фуше. Конечно, Бонапарт мог узнать его имя от агента, но он никоим образом не хотел показать, что придает этому человеку большое значение, так как желал скрыть свой план от Фуше. И все потому, что его больно задела проницательность Фуше — почти так же, как слепота и недальновидность Ренье. Оказаться под угрозой, о которой не имеешь ни малейшего представления, находиться под защитой полиции и ничего не знать об этом — для человека такого ума и характера, как Бонапарт, было своего рода унижением. И Пусть его зрение оставляет желать лучшего, теперь он решил посмотреть на все со своей стороны и своими глазами.

С первого же взгляда, который Бонапарт кинул на список аббатства Трепор и кантона Лё, он нашел часовщика по фамилии Трош. Сам часовщик был арестован, но, поскольку он уже давно был замешан в разных делах, рассчитывать на его показания не приходилось. Но был еще его сын, парень девятнадцати лет, который как никто другой знал, когда и сколько человек уже прибыли во Францию и когда ожидаются новые группы заговорщиков.

Бонапарт отправил по телеграфу[106]приказ арестовать его и привезти прямо в Париж. На почтовых лошадях дорога должна была занять не более двух дней.

Тем временем Реаль вернулся в тюрьму и нашел заключенного Кёреля в весьма жалком состоянии.

Оказалось, что между шестью и семью часами утра прибыли и построились на площади у тюрьмы военные, которые должны были проводить Кёреля в долину Гренель на расстрел. Фиакр, в котором ему предстояло ехать на казнь, стоял у ворот с распахнутой дверцей и откинутой подножкой.

Как мы уже говорили, несчастный находился в канцелярии суда и через ее окна, выходившие на улицу, видел все приготовления к расстрелу. И хотя они не так ужасны, как приготовления к гильотине, ему казалось, что все кончено.

Он заметил, как ординарец поспешил к губернатору Парижа, чтобы получить приказ о казни, как начальник гарнизона вскочил на лошадь и ждал только возвращения ординарца, чтобы приступить к исполнению приговора. Драгуны сидели в седлах, а их офицер привязал уздечку своего коня к решетке на окне, в которое смотрел бедняга Кёрель.

И только в девять часов, со страхом сосчитав все удары часов, он услышал тот же, что на рассвете, шум колес.

Его полный тревоги взгляд устремился к двери, он напряженно прислушивался к звукам, доносившимся из коридора, и прежние волнения с новой силой охватили его душу.

Реаль вошел, улыбаясь.

— О! — вскричал несчастный, упав на колени и прижав руки к груди. — Вы бы не улыбались, если бы я был приговорен!

— Я не обещал вам помилования, — сказал Реаль, — я обещал вам отсрочку, и я вам ее принес, но даю слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вас спасти.

— Умоляю! — снова воскликнул узник. — Если вы не хотите, чтобы я умер от страха, пусть уйдут эти драгуны, фиакр, солдаты. Они здесь ради меня, и, пока они здесь, я не могу вам поверить.

Реаль позвал начальника.

— По приказу первого консула, — сказал он, — казнь откладывается. Отведите этого господина в камеру, а вечером перевезите в Тампль.

Кёрель вздохнул полной грудью. В тюрьме Тампль сидели подолгу, но там было безопасно. И то, что его отправляют туда, подтверждало слова Реаля. Вскоре он увидел в окно, от которого никак не мог оторваться, как на фиакре подняли подножку, закрыли дверцу, и он укатил. Затем офицер отвязал свою лошадь, вскочил в седло и стал во главе отряда. Больше Кёрель ничего не видел. От избытка чувств он потерял сознание.

Позвали врача, и тот пустил несчастному кровь. Когда Кёрель пришел в себя, его перевели в камеру, а вечером, согласно полученному приказу, отвезли в Тампль.

Г-н Реаль оставался рядом с узником и, когда тот очнулся, вновь обещал просить за пего первого консула.

Странное обстоятельство навело полицию на след Троша. Это случилось за два или три года до описываемых нами событий. Контрабандисты, пытавшиеся высадиться на берег, наткнулись на таможенников. Они обменялись несколькими выстрелами, а когда все было кончено, на поле битвы нашли полуобгоревший пыж и прочли на нем часть адреса: «Гражданину Трошу, часовщику, в…»

Поскольку в Дьеппе каждый знал гражданина Жерома Троша, то никто не поверил, что он мог зарядить свое ружье адресованным ему письмом. Но как бы там ни было, именно это письмо вверило Троша заботам властей.

Этого самого часовщика Троша — хитрого нормандца лет пятидесяти — около недели назад привезли из Дьеппа в Париж. Ему устроили очную ставку с Кёрелем, но когда Жером понял, что Кёрель не хочет его узнавать, он тоже заявил, что знать его не знает и видеть не видывал. Но, несмотря на запирательство, гражданина Троша посадили под замок.

Оставался еще сын Жерома — Никола, здоровый и с виду простодушный парень лет двадцати, разбиравшийся в контрабанде значительно лучше, чем в часах. Никола Троша доставили к Савари, который вместе с первым консулом с нетерпением ждали его. Как только ему сказали, что отец во всем сознался, он тут же поверил и начал давать показания.

Трош-младший не боялся говорить, поскольку особой вины за собой не чувствовал. Да, его заранее предупреждали, когда надо помочь контрабандистам с высадкой. Если море было спокойным, он выходил к обрыву и подавал им условный сигнал; если штормило, ждал прояснения. Он подавал прибывшим руку и по очереди втаскивал наверх, потом один из его друзей уводил контрабандистов, а он, получив по три франка с каждого, больше никогда о них не слышал.

Этим делом семья Трошей занималась с незапамятных времен, Никола по праву старшинства получал всю прибыль, то есть около тысячи франков в год. И все как один Троши заверяли, что знают людей, которым они помогали, только как контрабандистов.

Через приоткрытую дверь Бонапарт слышал весь разговор, который не дал ничего нового.

Савари спросил, скоро ли очередная высадка. Никола Трош ответил, что в то время, когда ему оказывали честь и забирали для допроса, английский бриг лавировал напротив скал Бивиля, ожидая окончания шторма, чтобы причалить.

Савари благодаря указаниям первого консула знал, что ему делать. Если Никола Трош признается — а он только что это сделал, — Савари должен немедленно отправиться вместе с ним в обратный путь и взять всех, кто высадится в Бивиле.