неподалеку доносился чей-то голос. Очевидно, любовник женщины из Ланкашира целовал ее, приговаривая в виде утешения пьяным голосом:

— Я ув-везу тебя в Л-ланкашир, д-дорогая…

Почему Абдулла умер именно сегодня? Именно в эту чудесную лунную ночь? Влюбленные юноша и девушка все еще купались в потоке лунных лучей; налетал порывами легкий ветерок, принося с собою благоухание лесных цветов. Не мог разве Абдулла умереть через несколько лет после этой лунной ночи? Может быть, тогда его сын успел бы стать образованным человеком и исполнилась бы заветная мечта, мечта всей жизни его. Да и как он умер? О, почему он не умер в своем глинобитном домике, среди родных полей и садов? Почему, спрашиваю я? Почему он умер, вечно голодая, вечно страдая и видя свои несбыточные сны?! Почему? Почему в мире каждый день и каждую ночь умирают сотни тысяч и миллионы людей, подобных Абдулле? Зачем такие, как он, вообще рождаются на свет? Зачем они живут? Что это, чья это шутка, какой из богов пожелал такого?!

— Эй, Абдулла! Где ты, свинья эдакая! — донесся откуда-то издалека голос управляющего. — Господин майор требует горячую воду!

Да скажи же ты мне, человек с закатившимися глазами, грязный, старый, лысый и полунагой человек, истерзанный голодом, скажи ты мне, Человек, неужели даже смерть не научит тебя отвечать на ругательства?!

Удивительные лица приходят мне на память, когда я вспоминаю о «Фирдаусе».

Я вспоминаю сикха и его красавицу жену, которые приехали полюбоваться Гульмаргом и, разочаровавшись, уехали, так как оказалось, что в Гульмарге, кроме гор, и смотреть-то не на что!

— Ведь здесь одни только горы! — восклицала красавица, кокетливо дотрагиваясь пальчиком до подбородка. — Нет, мне совсем не понравился Кашмир! Одни только горы!

Я вспоминаю уличных собак.

Вспоминаю старика, жившего на пенсию, и армейского священника, который нес слово Христово в армию. Бедняга всегда чувствовал себя приниженным: почему он священник, а не купец, солдат, актер или министр! Какая беспомощность была в его неспокойных глазах…

Я вспоминаю министра в отставке, который все время говорил о своем сыне, жившем в Шотландии и воспитывавшемся в шотландской семье несмотря на то, что был индийцем. Его отец всегда с гордостью рассказывал об этом факте знакомым по отелю:

— Мой сын Джамал… Джамал живет в Шотландии… Джамал… в Шотландии…

У него была дурная привычка приходить на мою веранду без приглашения, да еще пользоваться моей ванной комнатой, которая была расположена совсем рядом с верандой.

Рассерженный, я однажды сказал ему:

— Господин, вы не должны пользоваться моей верандой и ванной без разрешения!

— Почему? — спросил он, крайне удивленный.

— Потому, что у вас есть сын Джамал, потому, что он живет в Шотландии, потому, что я принял очень опасное решение — вышвыривать с веранды и вас и вашего друга священника, пока ваш сын не изволит пожаловать обратно в Индию.

— Ну погодите! — завопил разгневанный экс-министр. — Здесь все большие люди — мои друзья! Я был министром, я даже бывал в гостях у вице-короля! Да я вас в тюрьму упеку! Вы знаете, с кем говорите?! Мой сын живет в Шотландии…

В ответ на это я показал ему кулак и решительно отрезал:

— Было бы неплохо, если бы вы тоже отправились в Шотландию. На моей веранде, во всяком случае, вам лучше не появляться, а то…

Несколько любопытных с интересом наблюдали за происходящим.

— Что же это такое? — растерянно лепетал важный господин, обращаясь к собравшимся. — Как он смеет так позорить меня? Я министр на пенсии, мой сын Джамал живет в Шотландии…

Священник с трудом увел своего друга.

Потом в отель приехала девушка-индуска, которая заняла сорок восьмой номер. Странная девушка. Приехала она одна, в одиночестве пожила несколько дней в Гульмарге, а потом уехала.

— Эта девушка оживила в моем сердце память о той, которую я когда-то любил… — сказал о ней О’Брайен.

Как-то О’Брайен спросил у нее:

— Скажите, а вы не были ирландкой в одно из своих прежних существований?

— Не помню, — просто ответила она.

Девушка была так безыскусственна и так красива, что О ’Брайен совсем потерял покой.

— А может быть, это действительно она? — говорил он мне. — Теперь она приняла облик индусской девушки, чтобы обмануть меня. Если она проживет здесь еще несколько дней, я не вынесу. Вся моя философия летит к черту! Как она ответила: «Не помню…» О боже!

Через несколько дней девушка уехала.

Сияющий полдень. На веранду падали уже не жаркие лучи ласкового солнца, заливавшие своим светом яблоки и сладкую алычу на тарелках.

— Ты помнишь пикник в Фирозпуре? — заговорила Мария. — Помнишь, как мы, нарушив запрет, пытались ловить рыбу, а какой-то чиновник пришел и хотел нас арестовать за то, что мы ловим без разрешения…

— Помню… — ответил я.

— Неплохой был пикник, правда? — Мария поднесла ко рту алычу. — Давай еще раз съездим, только сначала возьми разрешение на рыбную ловлю.

— Мне больше всего запомнился тогда золотой цвет орехов и та ивовая рощица, где даже ручеек кажется уснувшим, а ивы клонятся над водой низко-низко.

— А листья чинар! Они были настоящего винного цвета… — мечтательно вспоминает Мария.

— Совсем как твои губы.

— Ребенок! Увидел сладкое и тянешься к нему! — Мария ласково отстранила меня. — Ты совсем не умеешь любить… — Она улыбнулась и добавила: — Наверное, поэтому ты мне так нравишься…

Мы долго молчали, я гладил ее загорелую руку.

— Когда кончится война, я уеду на родину, — наконец заговорила Мария. — Стану членом социалистической партии и буду заниматься политикой. Одной только игрой на рояле немногого можно добиться… Скорей бы кончилась проклятая война, а потом мы все постараемся сделать так, чтобы не было больше войн. Правда?

— А меня ты возьмешь с собой?

— Конечно! — обрадовалась Мария. — Знаешь, наша деревня в Ломбардии… Там много виноградников, растет и шелковица. К тому времени и мой брат будет на свободе: мы все вместе будем работать в поле, а папу усадим в высокое кресло и дадим ему настоящее итальянское вино… И больше никогда не будет войны!

На следующий день Марию и ее отца снова отправили в лагерь. Они были интернированы в соответствии с законом о безопасности. В конце концов, война есть война… Хотя власти и не сомневались в благонадежности этих двух лиц, тем не менее осторожность всегда необходима.

На прощание отец Марии подарил мне одну из тростей своей работы.

— А мне что подарить тебе, шаловливый цыпленок? — с невеселой улыбкой спросила Мария.

— Сыграй для меня «Весеннюю песнь», потому что я уверен, весна придет.

Мария играла. Из глаз ее катились слезы, а в музыке мне