слышалось пение звонкоголосых птиц, шелест деревьев, радостное перешептывание листьев шелковицы. Счастливым смехом заливались женщины и беспечно щебетали дети… Весна, весна, весна…

Казалось, музыка говорила:

— Весна придет, она придет для всего человечества! Весна придет, твои слезы не напрасны…

ДУДУ

Перевод И. Рабиновича и И. Кудрявцевой

Пепельно-землистый тюрбан лалы Бхоларама был такой убогий, смятый и приплюснутый, будто кто-то раз шесть шлепнул его туфлей, чтобы таким способом прилепить к голове хозяина. Не менее жалкой была и походка Бхоларама: согнувшись в три погибели, втянув голову в плечи, он торопливо семенил, поднимая ноги выше, чем это делают обычно люди, и в то же время с опаской, будто мышь, озирался по сторонам. Вид у него при этом был такой, будто он только что получил хорошую трепку. Казалось, крикни кто-нибудь возле него «кыш!» — и он тут же юркнет в первую попавшуюся щель. Огромные уши и крохотные глазки не служили украшением длинному унылому лицу Бхоларама. Он напоминал зайца — так много робкого, поистине заячьего было во всем его облике. Доброжелатели принимали эту робость за наивность.

С тех пор как лала Бхоларам себя помнил, его всегда кто-нибудь опекал. Мать умерла рано — он не успел познать прелести ее объятий, ласки, светившейся в ее взоре, сладости ее прикосновений. Лишь суровая нежность да нудная брань отца выпали на долю Бхоларама.

Когда отец умер, задохнувшись от астмы, опеку над Бхоларамом принял его младший брат. Он весьма ревностно выполнял свои обязанности, пока не вступил в армию и не отбыл в Сирингапатам.

Тогда бразды правления перешли к старшей сестре. И она покрикивала на Бхоларама, и она отнимала весь его заработок, и она заставляла его дрожать из-за лишней пиалы чая. Сестрица не теряла времени зря: приложив немало усилий, она завела шашни с одним беспутным, но богатым торговцем из их квартала, а когда стало ясно, что это знакомство не обошлось без последствий, пригрозила своему приятелю полицией, судом и женила его на себе. Молодожены сразу же перебрались подальше от прежних мест — в Караулбаг: сестрице нельзя было отказать в сообразительности.

После ее отъезда дом показался Бхолараму Индией на другой день после ухода англичан: никто больше не кричал на него, никто не отбирал у него деньги.

Первые несколько дней Бхоларам чувствовал себя совсем потерянным — он не знал, что делать со свалившейся на него свободой. До сих пор служба и домашний уклад связывали его такими прочными узами, что он и представить себе не мог какого-то иного образа жизни. Теперь же, когда все эти узы распались, Бхолараму вдруг показалось, что пошатнулся самый фундамент мироздания, что якорь, удерживавший корабль его бытия в бухте привычного, оборвался, корабль унесло в море и он, Бхоларам, тщетно борется с разбушевавшейся стихией. С отчаянием утопающего бедняга посылал безмолвные мольбы старшей сестре, младшему брату, обращал скорбные взоры к висевшему в гостиной портрету покойного отца… Мысленно он умолял своих мучителей вернуться — подобно тем нашим согражданам, которые с непривычки к свободе готовы призвать обратно англичан. Но те, кого он звал, не возвращались, и Бхоларам, уронив голову на скатерть, горько рыдал. Он лил слезы не о покинувших его близких, а о том, что некому стало его бранить…

Так прошли первые два-три дня. Понемногу Бхоларам научился готовить себе чай, да и тишина в доме стала меньше угнетать его. Правда, иногда ему казалось, что он слышит резкий скрипучий голос сестры, и тогда с криком «Иду, иду, джи!» он выскакивал во двор, но, убедившись, что там никого нет, удрученный собственным малодушием, торопливо возвращался в дом.

Со временем Бхоларам проник в некоторые тайны кулинарного искусства, научился вдевать нитку в иголку, пришивать пуговицы. Теперь он стал ощущать робкое наслаждение от сознания собственной свободы; его частенько охватывало то блаженное чувство, которое испытывает человек, когда пьет свежий чай, выходит ранним утром на прогулку или после ночной стужи греется на солнышке. Плотно законопаченные поры его души постепенно начали раскрываться. В день получки, когда он вдруг понял, что отныне все деньги будут оставаться в его кармане и ему не придется клянчить у отца, брата или сестры восемь ана, его скорбно поджатые губы вдруг тронула улыбка. Появившись на губах, она постепенно расползлась по щекам и наконец подобралась к уголкам глаз. На какое-то мгновение показалось, что унылый, печальный путь, которым до сих пор шел он по жизни, привел вдруг его к воротам в страну счастья.

Но уже в следующее мгновение Бхоларама охватила тревога: непривычный груз рупий угнетал его. Тщательно заперев все двери и окна, он оставил на мелкие расходы монету в восемь ана, а остальные деньги спрятал в укромное местечко. Затем на цыпочках прошел через двор в кухню и принялся за приготовление чая. Как будто все вокруг было спокойно, никто ничего не видел…

Вдруг у дверей послышался шум. Руки у Бхоларама задрожали — пиала выскользнула, упала и разбилась. Да, теперь он явственно слышал: кто-то стучит в дверь… Быть может, это приехал на побывку брат? Или сестра, поссорившись с супругом, решила вернуться домой? В смятении Бхоларам поспешил к двери. На пороге стояла поденщица — она пришла убрать в доме. Облегченно вздохнув, Бхоларам распахнул все двери и окна и вернулся в кухню. Тихонько напевая, он заваривал чай. И вдруг остановился, пораженный: оказывается, он поет! Никогда прежде не слышал он собственного голоса, не знал, что может петь, улыбаться, смеет разбить пиалу — и никто не забранит его за это! Неожиданно Бхоларам ощутил сладостное чувство уверенности в себе. Ему вдруг захотелось… полюбить кого-нибудь.

Полюбить… Полюбить тайно, чтобы ни одна душа не знала об этом, чтобы он встретил, полюбил, любил бы — и никто в целом мире не догадался бы о его счастье. Это будет любовь хрупкая, поэтичная и стыдливая… Свою любовь Бхоларам скроет в сердце точно так же, как раковина скрывает жемчуг. О такой любви он мечтал много лет… Но мечтам его не суждено было сбыться. Вначале этому мешал отец, затем — младший брат, потом — старшая сестра. Теперь, наконец, пришла свобода, но ушла молодость. Недавно ему сравнялось тридцать восемь… Когда ему случается снять свой пепельно-серый тюрбан и провести рукой по голове, под ладонью, раз от разу все явственнее, ощущается лунный круг лысины.

Так-то вот!

И все же разве дело в годах? Разве человек, распростившись с молодостью, теряет право на любовь? Даже запертые в клетку попугаи знают