В парке он разрыдался, и она протянула ему надушенный шелковый платочек, чтобы он вытер глаза.

– Я еще не говорил о нем ни с кем… пока что, – сказал он с горестным вздохом. – Понимаешь, я знал его столько лет и так дружил с ним… он был… мы вместе учились в школе, он был моим лучшим другом… мы… столько хороших ребят уже… понимаешь… Ведь они могли бы стать докторами, юристами, учителями, отцами детей. Ох, бога ради… извини.

Он выпрямился, расправил плечи и тяжело вздохнул – решив не распускаться. На него невозможно было смотреть без боли в сердце.

– Говори, не молчи, – пробормотала она. – Ведь ты безумно горюешь по нему.

– Да. – Он как-то странно то ли засмеялся, то ли застонал. – Да… сейчас у нас в эскадрилье зияет дыра. Ведь он был таким хорошим парнем – всем нравился, и рядовым, и офицерам. Прости, я что-то много говорю…

– Барни, ради бога, иди сюда. – Она обняла его за шею и прижала к груди. – Не будь идиотом. Конечно же, тебе надо выговориться. На твоем месте я испытывала бы то же самое. Но я хочу спросить у тебя одну вещь. Что он говорил про Сабу? Между прочим, она безумно любит его.

– Вообще-то, я не говорил с ним об этом. – Барни замялся, в его взгляде появилась неискренность. – Черт побери, какое это имеет теперь значение? Я читал его дневник. Мне отдали его вещи.

– Расскажи мне подробнее. – Она обхватила его за плечи. – Между прочим, я бы сделала то же самое.

Из кроны тамаринда выпорхнул зелено-красный попугай, сел возле них на траву и заверещал.

– Надеюсь, он не видел этого. – Барни высвободился из ее объятий; к нему вернулся его вид печального спаниеля. – Я имел в виду попугая.

– Ой, перестань. – Арлетта взъерошила его волосы. – Сядь сюда и послушай меня. – Она показала на скамью под деревом. – Я встречалась с Домом, – сказала она. – Он приезжал на наш концерт, чтобы увидеть Сабу. Это было под Исмаилией. Он был очень решительно настроен – ну, и красивый.

– Ну, конечно, я не знаю. – Барни почти улыбался. – Но девчонкам он точно нравился – жалко, что он так нелепо втрескался в твою подружку.

– Заткнись! Немедленно! – Глаза Арлетты превратились в злые зеленые щелочки. – Лучше ты расскажи мне о Доме. Значит, вы с ним дружили?

– Со школы. – Барни прокашлялся. – А в Кембридже мы вместе с ним поступили в летную школу, и это было здорово – Дом был блестящий пилот. Мой отец увлекается хоккеем, и он всегда говорил, что в авиации, как в хоккее, нужны прежде всего крепкие нервы, интуиция и молниеносная реакция. Дом обожал летать, для него это было как для рыбы вода. Для меня тоже. Он уговорил и нас всех стать пилотами. Его ужасно подкосила гибель нашего друга и других ребят.

Он с грустью посмотрел на Арлетту.

– Мне до сих пор не верится, что его нет.

– Ты знаешь, что случилось? Можешь не говорить, если не хочешь. – Она гладила его пальцы.

– Я ничего не знаю. Он полетел к ремонтникам, чтобы узнать насчет нашего «Спитфайра», и не вернулся. Вот и все, что мне известно. В тот день я уезжал в Каир, а когда вернулся, увидел, что его имя уже стирают с доски. Я был в ярости. Зачем делать это так рано? На моей памяти летчики возвращались на базу через много дней после того, как их списали, – ведь не всегда случается самое плохое. Но прошло уже две недели, и я пытался… ну… не знаю что. – Барни не мог подобрать слова.

Они встали со скамьи и пошли дальше по аллее высоких финиковых пальм, бросавших на дорогу перистую тень. Нянька-англичанка гнусаво и раздраженно кричала двум ребятишкам: «Роуз, Найджел, играйте и не ссорьтесь, иначе пойдете домой – сколько вам говорить?»

Арлетта остановилась, взглянула на часы и застонала.

– Черт побери. – Она взяла его под руку. – Барни, дорогой, мне пора идти – у нас в восемь концерт для военнослужащих в парке Эзбекия. Пойдем со мной, если хочешь, – потом поужинаем вместе. Мне хочется услышать как можно больше про Дома. Завтра утром я пойду к Сабе.

Он растерялся и не знал что сказать.

– Что ж, главное – сделать прическу, – неудачно пошутил он.

– Да-да, мне надо это сделать, ничего не попишешь. – Она пожала плечами. – Ведь ты тоже не отправишься в полет без своего шлема.

– Ты железная леди.

– Нет, – улыбнулась она, – не очень. Просто мне надо делать свою работу. Если хочешь меня послушать, возвращайся в клуб, поспи, – день у тебя был нелегкий, – побрейся, а потом мы можем встретиться в «Лондее».

– Полный порядок, леди.

Когда она добавила, что может и задержаться, он ответил, что он в норме, он ее дождется.

Поздно вечером, когда Арлетта стремительно шла по террасе ресторана, на нее были направлены взоры всех мужчин. Только смущенный Барни внимательно изучал меню. Казалось, он был застигнут врасплох и не знал, как себя вести.

– Ужин за мой счет, дорогой, – заявила она, садясь за столик, – потому что это я попросила тебя прийти. А еще потому, что мне сегодня заплатили. – Она заказала много всего – жареную рыбу, свежие овощи, бутылку вина – и отдала всему дань. Пока Барни ел, она весело рассказывала ему про их режиссера по фамилии Бэгли, который вернулся в город и немного наезжал на всех. Он собирался поставить шоу «Магия Уэст-Энда» с двумя акробатами – третий порвал связки – без комика, без Сабы, с тремя новенькими, которые чем-то болели после индийских гастролей. В общем, она не представляла, как он это сделает. Когда после концерта Бэгли собрал всех в уборной и устроил им разнос, она была готова вцепиться ему в рожу.

– Извини, – вежливо заметил Барни, – вцепляться в рожу – это уже экстремизм.

– Прости, милый, но у нас, кокни, это старинный обычай – так мы выражаем свою горячую любовь.

Барни рассмеялся – впервые после гибели Дома.

За кофе и ликером, при свечах, на террасе, с которой открывался прекрасный вид на Нил, их общение приобрело более теплый характер.

– Мне очень стыдно, что я тебя обругал, – снова извинился Барни. – я никогда еще так не делал… ужасно грубо получилось… непростительно. Но я только что дописал письмо к матери Дома. Я часто гостил у них в летние каникулы.

– Ты уже извинился. – Она ласково коснулась его плеча. – Так что перестань. Что ты ей написал?

– Ну, я хорошо их знал, так что обычные слова. – Голос Барни дрогнул. – О том, что она должна гордиться своим сыном, о том, как ужасна вся эта кровавая мясорубка; о том, как его тут все любили и вообще, как хорошо ему тут было… Так и есть, знаешь… он всегда говорил, что это лучшие дни в его жизни.

Над Нилом пошел дождь, крупные капли испещрили водную гладь. Разноцветные огни на увеселительных судах расплылись и утратили яркость. На другом берегу семья бедняков пряталась под навесом из брезента.

– Какая она? – неожиданно спросил Барни. – Ну, я имею в виду, какая она в жизни? Я не хочу показаться грубым, но с такими, как ты, очень трудно иметь дело.