– А если и бывают, то, уж конечно, не в таком количестве, как сегодня! – воскликнул ее супруг, радуясь возможности принять подобных визитеров. – Это напоминает мне наши добрые старые семинары в Антробус-колледже, а, Даниэль? Да уж, бывало, что на мои лекции народу собиралось меньше, чем нынче!

Рассмеявшись, доктор выпустил из трубки струйку дыма. Невзирая на серьезность ситуации, они с профессором Гриншилдзом воспользовались моментом, чтобы обменяться воспоминаниями о давних университетских деньках. Поначалу доктор искренне радовался, вновь оказавшись в обществе старого наставника, однако вскоре почувствовал себя слегка неуютно. Он настолько привык к своему новому образу жизни, к своей практике и профессиональному статусу, он так долго был сам себе хозяином, что вернуться – пусть ненадолго, на самом деле или только в воображении – к зависимой роли и вновь оказаться под надзором человека гораздо более старшего, что некогда обладал над ним такой властью, оказалось не слишком-то приятно. В отличие от Гарри Банистера, которого, похоже, присутствие профессора Тиггза нимало не смущало, доктор был слишком стар для того, чтобы вновь перевоплощаться в студента. Думаю, многие со мной согласятся: былые связи и былые отношения должны оставаться в прошлом; воскресить их невозможно – да и незачем.

– Сдается мне, о солтхедских событиях мы кое-что слышали, – проговорил профессор Гриншилдз, возвращая разговор в прежнее русло. – Корабль-призрак в гавани… «Лебедь», кажется? Да, о нем мы точно слышали, ведь так, Амелия? Бог ты мой, до чего загадочно! Но и все прочие события, о которых вы поведали, – и это тоже в высшей степени интересно!

– Мы считаем, – подхватил профессор Тиггз, – что все происшествия каким-то образом связаны с синей статуей и с табличками, обнаруженными в «Итон-Вейферз». Все так или иначе проистекает от них. Зловещие пертурбации начались только после того, как таблички были похищены субъектом по имени Хантер. Он вроде бы проживает в Солтхеде и втерся в дом к мистеру Банистеру с единственной целью их украсть.

– Понятно. Вы говорите, что привезли мне копию надписи на табличках?

– Вот она, сэр, – промолвил Гарри, поспешно вручая документ профессору Гриншилдзу. Профессор водрузил на нос золотое пенсне и принялся внимательно изучать письмена. Почти сразу же его брови поползли вверх, а с губ сорвалось изумленное восклицание. В лице его отражалось нечто, весьма похожее на пылкую страсть, – страсть, известную лишь служителю науки, случайно натолкнувшемуся на некое редкое, сокрытое сокровище ученой премудрости.

– Кит, а вы можете это прочесть? – осведомился профессор. Даже спустя столько лет степень учености бывшего коллеги производила на него глубочайшее впечатление.

– Письмена смахивают на латынь и на греческий, – вставил мистер Банистер. – Профессор Тиггз предположил, что они, возможно, этрусского происхождения.

Профессор Гриншилдз оторвался от надписи и посмотрел своему академическому другу в глаза.

– А ведь вы правы, знаете ли, это и впрямь этрусский язык, причем вне всякого сомнения. Ну, надо же, надо же! – Он ликующе закивал и вновь принялся изучать документ. – Ага, изумительно, просто изумительно! Амелия, глянь-ка сюда. Приблизительно третий век до нашей эры, ты не согласна?

– Некоторые из этих значков очень похожи на наши, – заметил профессор Тиггз. – Они греческого происхождения, верно?

– Безусловно. Их заимствовали из более раннего алфавита – этруски переняли его у греческих торговцев, что в незапамятные времена начали колонизировать южную часть Италии. Этруски, в свою очередь, передали свой новый алфавит римлянам, а уж через римлян он дошел до нас. Так что, сами видите, если бы не влияние этрусков, возможно, сегодня мы пользовались бы греческими буквами! Сам этрусский язык, однако, нечто уникальное: он не соотносится ни с одним известным языком и не принадлежит ни одной языковой семье мира. Так, например, он не включен в огромную индоевропейскую семью, куда входят греческий, латынь, французский, немецкий и наш собственный добрый старый английский. Происхождение этрусского языка, равно как и самих этрусков, остается загадкой, и разрешить ее возможным не представляется. «Древний народ, несхожий с другими ни языком, ни обычаями, весьма надменный и недоверчивый к чужим», – такова была их репутация в античном мире.

– Как же все-таки насчет надписи? – напомнил доктор Дэмп, не в силах долее сдерживать любопытства. – Что в ней говорится?

– Это инвокация: молитва, обращенная к божеству. А еще точнее, молитва к могущественному богу Аполлону, или Аплу, как называли его древние этруски – вот так его имя здесь и записано, – с просьбой дозволить его слуге – слуге Аплу, я имею в виду, предположительно тому, кто это читает – призвать из подземного мира Тухулку.

– Тухулка, – повторил профессор Тиггз. – Где-то я уже слышал это имя. Не помню только, в связи с чем.

– Тухулка, – произнес профессор Гриншилдз, – это этрусский демон смерти. Привратник, приветствующий души расенов по прибытии их в подземный мир.

– Расены? – переспросила мисс Мона, недоуменно сведя брови. – Кто такие расены?

– Этим собирательным словом этруски именовали себя как народ, мисс Джекc. Греки называли их Tyrrhenoi, тиррены, а римские завоеватели – Tusci или Etrusci. Термин «расены» – название очень обобщенное и имеет скорее культурно-религиозный смысл, нежели политический, потому что, насколько нам известно, объединенной этрусской «нации» никогда не существовало. Этруски создали союз крайне независимых городов-государств: он занимал центральную часть Италии в те времена, когда Рим представлял собой лишь несколько крытых соломой хижин на реке Тибр. Собственно говоря, на протяжении ста лет династия этрусских царей правила в Риме. В истории этрусков доминируют двенадцать таких городов-государств: их называли священным двенадцатиградьем расенов, причем состав двенадцатиградья менялся с годами. В него входили Цере – Цисра по-этрусски, Вейи или Вейя, главный соперник Рима, возведенный на другом берегу реки Тибр, и Волатерры или Велатри – богатейшие колонии древнего мира.

Отличные мореходы, этруски в пору своего расцвета единовластно контролировали побережье. А еще им принадлежали огромные железные и медные копи Италии. Эти два фактора в совокупности и стали источником их могущества и богатства на раннем этапе. Невзирая на столь многообещающее начало, звезда этрусков клонилась к закату. Города-государства ревниво пеклись о собственной независимости и ставили ее куда выше, нежели единство народа. Двенадцатиградье расенов никоим образом не представляло собой объединенное государство или империю; именно это, как мне кажется, и привело к его падению, когда впереди замаячила угроза вторжения. Каждый год на пышном празднестве правители городов-государств выбирали из своего числа номинального главу народа этрусков, но должность эта носила исключительно ритуальный и религиозный характер; политического влияния глава, как я понимаю, практически не имел. Этруски, видите ли, либо не могли, либо не хотели признавать общих целей, а стало быть, не сумели бы объединиться и против захватчиков. Каждый город-государство стоял сам за себя в прямом смысле этого слова. Разумеется, такой неустойчивый, шаткий союз перед лицом жестокой агрессии был обречен.