Затем Эйнштейн отправился в Принстон, где в течение недели читал лекции по физике и получил почетную степень за “плавание по неизведанному океану мысли”. Ему не только хорошо заплатили за лекции (хотя и не те 15 тысяч долларов, на которые он надеялся), он еще договорился, что они будут изданы в Принстоне отдельной книгой, а его гонорар составит 15 % от выручки47.

По просьбе президента Принстонского университета лекции Эйнштейна были рассчитаны на профессионалов. Они содержали 125 сложных уравнений, которые он, разговаривая по-немецки, быстро и небрежно писал на доске. Как пожаловался один из студентов репортеру, “я сидел на балконе, но его речь была для меня слишком мудреной”48.

На приеме, состоявшемся после одной из этих лекций, Эйнштейн произнес один из своих самых запомнившихся и саморазоблачительных афоризмов. Некто возбужденно сообщил ему, что, по слухам, новые уточненные эксперименты, проведенные с использованием аппаратуры Майкельсона – Морли, вроде бы указывают на существование эфира и отрицают постоянство скорости света. Эйнштейн просто отказался допустить подобное. Он знал, что его теория верна. Поэтому он спокойно ответил: “Господь Бог изощрен, но не злонамерен”[69].

Профессор математики Освальд Веблен, стоявший рядом с Эйнштейном, услышал эти слова и, когда через десять лет было построено новое здание математического института, попросил у Эйнштейна разрешения выгравировать эти слова на каминной доске в гостиной. Эйнштейн с удовольствием согласился и еще раз объяснил Веблену, что он имел в виду: “Природа скрывает свои секреты из-за присущего ей величия, а не путем уловок”49.

Позднее это здание стало временным пристанищем Института перспективных исследований. Там же располагался и кабинет Эйнштейна, когда в 1933 году после эмиграции в Америку он переехал в Принстон. В конце жизни, на вечере в честь выхода на пенсию математика Германа Вейля, друга, который, как и он, после прихода нацистов к власти был вынужден перебраться из Германии в Принстон, Эйнштейн сидел перед этим самым камином. Намекая на крушение надежды преодолеть неопределенность квантовой механики, Эйнштейн, указывая на цитату, горестно заметил Вейлю: “Кто знает, возможно, Он все же немного злонамерен”50.

Принстон Эйнштейну по-видимому понравился. “Молодо – зелено, – отозвался он о нем. – Трубка еще не обкурена”51. В устах человека, очень высоко ценившего новые вересковые трубки, это был комплимент. Поэтому неудивительно, что через двенадцать лет он решил переехать сюда навсегда.

Гарвард, который затем посетил Эйнштейн, не произвел на него столь же приятного впечатления. Может быть, дело было в том, что президент Принстона Джон Хиббен представлял его по-немецки, тогда как президент Гарварда Лоуренс Лоуэлл говорил с ним по-французски. И кроме того, Эйнштейн получил приглашение приехать в Гарвард, но прочесть лекции ему не предложили.

Некоторые считали, что столь неуважительный прием был связан с соперничающей американской сионистской группой, возглавляемой Луисом Брандейсом, выпускником Гарвардской школы права, первым евреем, ставшим судьей Верховного суда. Такая ни на чем не основанная версия была столь распространена, что протеже Брандейса Феликсу Франкфуртеру пришлось выступить с опровержением. Это позабавило Эйнштейна, и он отправил Франкфуртеру письмо, где рассуждал о рисках, связанных с ассимиляцией. “Слабое место евреев в том, – писал он, – что они всегда и с усердием пытаются поддерживать хорошее настроение неевреев”52.

Брандейс, родившийся в Кентукки и полностью ассимилировавшийся, стал настоящим бостонцем. Он являл собой пример еврея, принадлежавшего семье, приехавшей из Германии в середине XIX века. Теперь такие люди были склонны смотреть свысока на иммигрантов последней волны из Восточной Европы и России. К противостоянию с Вейцманом – русским евреем, более целеустремленно отстаивавшим идеи сионизма, его подталкивали причины как личные, так и политические53. Восторженные толпы, приветствовавшие Эйнштейна и Вейцмана во время их поездки, состояли главным образом из восточноевропейских евреев, тогда как люди типа Брандейса относились к ним без энтузиазма.

В Бостоне большую часть времени Эйнштейн провел, появляясь с Вейцманом на публике, участвуя в митингах и благотворительных обедах (включая кошерный банкет на 500 персон) для сбора пожертвований на дело сионизма. Газета Boston Herald сообщала о том, как проходило одно из таких мероприятий в синагоге городка Роксбери вблизи Бостона:

Толпа была наэлектризована. Девушки-билетеры с длинными ящиками в руках с трудом прокладывали себе путь через заполненные людьми проходы. В ящики дождем сыпались банкноты разного достоинства. Одна видная еврейка кричала в экстазе, что у нее восемь сыновей, служащих в армии, и она хочет сделать пожертвование и за них. Она сняла свои часы, дорогой импортный хронометр, стянула кольца с рук. Другие последовали ее примеру, и вскоре ящики и корзинки заполнились бриллиантами и другими ценными украшениями54.

В Бостоне Эйнштейн принял участие в популярном испытании, известном как тест Эдисона. Изобретатель Томас Эдисон был человеком практичным, но с возрастом стал раздражительным (тогда ему было семьдесят четыре года) и начал обвинять своих американских коллег в излишнем теоретизировании. То же самое он думал и про Эйнштейна. Эдисон разработал тест, который предлагал людям, желавшим у него работать. Вопросы были практическими, и в зависимости от места, на которое претендовал соискатель, их число доходило до 150. Как дубят кожу? В какой стране потребляется больше всего чая? Из чего изготавливались литеры Гутенберга?[70]

The New York Times назвала подобные испытания “вечным спором о вопроснике Эдисона”, и Эйнштейну, конечно же, пришлось принять в нем участие. Репортер задал Эйнштейну один из вопросов теста: “Чему равна скорость звука?” Если кто-то и понимал, как распространяются звуковые волны, то это был Эйнштейн. Но он признался, что “не держит такую информацию в голове, поскольку ее легко узнать из книг”. Затем он попытался подробно объяснить, в чем порочность взглядов Эдисона на образование. “Ценность обучения в колледже состоит не в том, чтобы запомнить как можно больше фактов, а в том, чтобы приучиться думать”, – сказал он55.

Примечательной особенностью большинства остановок во время триумфальной поездки Эйнштейна были шумные парады, что достаточно необычно в случае физика-теоретика. Так, например, в Хартфорде, штат Коннектикут, во главе встречавшей Эйнштейна процессии, в которую входило более ста автомобилей, шел оркестр, за ним группа ветеранов войны, а за ними знаменосцы с американскими и сионистскими флагами. Более 15 тысяч зрителей выстроились по ходу его маршрута. “Норт-Мейн-стрит была заполнена толпой людей, старающихся пробиться ближе, чтобы пожать ему руку, – докладывала газета. – Они неистово приветствовали д-ра Вайцмана и проф. Эйнштейна, когда те привстали в машине, чтобы им могли вручить цветы”56.