Привыкнув к присутствию доброго своего господина, отроки держались при нем свободно, переговаривались, рассказывали разные байки.

– И вот, значит, выхожу я от Угоды, и бочонок тот нежно так к груди прижимаю, будто дитя, – рассказывал Соловец, старший оружник, круглолицый, разговорчивый мужчина средних лет. – Нежень за мной топает. Идем к челнам – пока дошли, я, правда, бочонок два раза в воду ронял, но вылавливал! Влезли мы в челн, весла взяли, поплыли. Как приплыли, лезем на причал, вдруг слышу – бух! Ну, думаю, гора Вруцкая в реку обвалилась. Глядь – а это Нежень! С причала сорвался, пьянь дурная, и опять в челнок рухнул. Я думал, он убился к лешему, а гляжу – лезет опять…

– Да померещилось тебе все! – отбивался Нежень, другой оружник, с которым они вместе ходили в гости к одной вдове в ближней веси, умелице варить мед.

– Да ты не помнишь ничего!

– Я-то помню. Дай я скажу! Пришли мы, я завернулся во все, лег и заснул. Потом чую – тычет меня кто-то… Поднимаю голову, еле глаза разлепил – стоит рядом Верезга и древком сулицы мне в задницу тычет! А я укутался в две шкуры, вставать неохота. Ну, я приподнялся, поведал ему, что сейчас с ним будет – и только слышу такой топот, будто табун…

– Я ж не знал, что это ты! – перебивая общий хохот, вступил в беседу Верезга, молодой бойкий отрок. – Мы идем с павечерницы, смотрим – лежат какие-то люди… Мы проверить хотели – вы чьи?

– Вот не лень бы мне было вставать – я б тебе проверил!

Отроки и челядь смеялись, посмеивался и Олег Предславич. Вот такие у него теперь предания, походы и подвиги. Что еще тут может случиться, в этом болотном углу? Но, может, оно и к лучшему. Предания хорошо слушать, но жить в них не всякому по плечу.

Он осторожно покосился на мужчину, сидевшего за столом по правую руку от него. Вот уж кто побывал в преданиях – и самых страшных. Тот выглядел почти его ровесником, хотя был на двадцать лет моложе. Невысокий, щуплый, почти лысый, он рядом с Олегом Предславичем смотрелся невеличкой, но казался более опасным. А главное, что внушало ужас – через правую половину лица сверху вниз проходил кривой рубец, сгубивший глаз. Рубцу было десять лет. Володислав, зять Олега Предславича и бывший деревский князь, носил его на память о том зимнем дне, когда пал Искоростень и погибла деревская воля.

Поначалу Володислава сочли погибшим в битве под стенами Искоростеня, и его жена, Предслава, следующей весной вышла замуж, считая себя вдовой. И первые девять лет о нем не было ни слуху ни духу. Прошлым летом Володислав объявился и теперь жил поблизости от Вручего. Через несколько лет после войны с Волыни вернулся боярин Коловей, Любоведов сын, и с ним около сотни древлян, кто сначала ушел от наступающих русов на запад. Поначалу их было больше, но кто-то обосновался у волынян, кто-то – в Плеснеске, как Берест, а иные предпочли воротиться в родные края, к дедовым могилам. Но те, кто остался с Коловеем, теперь населяли пять-шесть весей на Вруцком кряже. В одной из них, где обитал сам Коловей, жил и Володислав. С Олегом Предславичем они после долгого разрыва сошлись вновь и часто виделись. Один из них был родовым деревским князем, другой – русом, посадником от завоевателей, киевских князей, но кроме этого они были связаны родством, и дети Володислава приходились внуками Олегу Предславичу. Хоть и без особой любви, они держались друг за друга: их объединяло стремление вызволить из рабства Добрыню и Малушу. У Володислава не было других детей, и только в этих двоих он видел надежду на будущее возрождение и рода князей деревских, и воли их земли. У Олега были и другие внуки, но младшие дети Предславы росли за тридевять земель, и он почти не имел надежды когда-нибудь их увидеть, а единственное чадо Горяны, маленький Олег Святославич, рос в Киеве, его готовили в наследники киевского князя – общего соперника Олега и Володислава. Никакой другой семьи или родни ни у того, ни у другого не оставалось, и все их мысли о роде своем сосредоточились на тех двух киевских детях, маленьких пленниках. Тех, что за десять лет плена успели неприметно вырасти…

Веселье отроков прервал отрок дозорного десятка – пришел со двора доложить, что по Норини со стороны Ужа к причалу идут две лодьи, довольно большие и не здешние.

– И сидит в них оружников десятка два.

– Грабить нас идут, – хмыкнул Володислав.

– Чего меня сейчас грабить – по дань не выходил еще, – ответил Олег Предславич и встал из-за стола.

Грабежа он особенно не опасался, но взял толстый шерстяной плащ и направился во двор. Отроки разобрали свои копья и, накидывая на головы вотолы, поспешили наружу, чтобы увидеть, как две лодьи, орошаемые мелким дождем, подходят к причалу под крутым обрывом. В передней сидел Лось – мужик из Беляничей, веси в переходе выше по Норини. Видно, гости взяли его кормчим, чтобы не пропасть на незнакомой реке.

– Жив будь, боярин! – кричал Лось снизу, заметив среди отроков рослую фигуру Олега. – Из Киева гости к тебе!

Олег Предславич и сам уже различил среди приехавших человека, выделявшегося властными повадками и дорогим мечом на плечевой перевязи под плащом. Лица в липких осенних сумерках он пока не мог разобрать, но оружники были явно из большой княжеской дружины. Скорее всего, вышгородцы.

Посадник не ошибся и убедился в этом, когда от причала к воротам поднялся по крутой лестнице рослый мужчина средних лет. Его толстый плащ отяжелел от воды, кожа ремней и черевьев почернела, даже на русой бороде, видной из-под низко надвинутого худа, висели дождевые капли.

– Будь жив, Олег Предславич! – Гость сдвинул мокрый худ на затылок, и Олег Предславич увидел лицо Одульва – старшего сына Ивора, вышгородского воеводы. – Я к тебе. Все у вас благополучно?

– Будь жив! – Олег Предславич обнял его, еще раз убедившись, что гость промок насквозь. – Живем потихоньку. Что вам, баню велеть?

– А то как же? Мокрые все, как черти водяные! Аж зубы стучат!

Только к ночи закончились хлопоты – когда всех отогрели, накормили и устроили на ночь. Одульв, сидя с Олегом за кувшином пива, совсем осоловел, однако не шел спать – ему было о чем рассказать. Олег Предславич ведь ничего не знал о событиях лета – о приезде греческих послов и переговорах, о прибытии в Киев епископа Адальберта. Последнее, что ему было известно – это возвращение посольства из германских земель: об этом до него за лето успели дойти слухи из Плеснеска и с Моравской дороги. Но Одульв, хоть и сам был во Франконовурте, о том почти забыл – в Киеве события разворачивались быстро, новые заслоняли старые. Олегу Предславичу очень хотелось разузнать об учреждении на Руси епархии – пусть и от римского престола, раз уж царьградский на это не идет. Но Одульв, едва успев рассказать про огненное испытание Адальберта, заснул прямо за столом. У него были и более важные новости, но говорить о них после целого дня пути по реке под дождем он уже был не в силах…

Утром гости и хозяева вместе ели кашу в дружинной избе. Закончив с едой, Одульв встал, оправил пояс, поклонился в благодарность и кивнул Олегу Предславичу. Тот тоже встал и повел гостя в собственную избу. Посадник и сам понимал – не ради того, чтобы его проведать, Одульв пустился в такую даль из Киева в самое неудобное для разъездов осеннее время. Вернее, был послан.