– И собачку в гроб вместе с девочкой, – сказал хмырь, не вставая с места.

Мальвина посмотрела на него строго.

– Кто дал вам право отвечать без позволения? Это нарушение дисциплины. Встаньте. И уберите куда-нибудь эту мерзкую железяку. – Она брезгливо показала на лом, который хмырь корёжил в руках, словно тоненькую медную проволоку. Дождавшись, когда нарушитель дисциплины выполнит её приказание, Мальвина попросила его пройти к доске. – Сейчас мы займёмся арифметикой. Предположим, что у вас в кармане два доллара…

Не дослушав до конца фразу, хмырь занервничал, сунул руку в карман и заворочал ею там с силой, громыхая карманным хламом. Чем дольше он возился в кармане, тем больше багровых пятен проступало у него на лице.

– Я же вам сказала, что предположим. – Она жестом остановила его напрасные поиски. – Допустим, у вас в кармане два доллара. Некто взял у вас один доллар. Сколько у вас осталось долларов?

– Кто? – Хмырь обвёл смертельным взглядом присутствующих. – Замочу падлу.

Мальвина постучала крашеным ноготком о вазу с цветами.

– Не знаете, – сказала она. – Очень плохо. Ставлю вам за ответ «неуд.». В классе есть желающие ответить на этот вопрос?

– Можно, я? – Андрей Т. поднял руку.

– Отвечайте.

– Если в его кармане, – Андрей Т. показал на хмыря, – было два доллара и некто взял у него один доллар, то в кармане остался доллар, один.

– У вас хорошие способности к математике, – одобрительно кивнула Мальвина. – Вы у нас что, новенький? Как ваше имя?

– Садко… то есть Андрей… Запутался, извините.

– Ничего, это бывает. А скажите, Садко Андрей, в какой руке нужно держать вилку, когда ешь рыбу? Если ответите правильно, то на сегодня я вас от занятий освобождаю.

Андрей ответил.

Мальвина была ответом удовлетворена.

Под завиду́щим взглядом оставшихся он покинул воспитательный кабинет. 

«С меня хватит! – Это была первая мысль, когда он очутился за дверью. – К выходу и домой! Генка не пропадёт, раз он у них директор».

Бодрым спортивным шагом Андрей Т. двинулся по коридору от двери. Дойдя до поворота на лестницу, он спустился на этаж ниже и выглянул в коридор. Пустыня – ни голосов, ничего. Лишь слегка попахивало больницей. Он спустился ещё на один пролёт, потом ещё и ещё, пока не очутился внизу. Здесь тоже никого не было. Он ступил в коридор, освещённый неоновыми стекляшками и увешанный поясными портретами. Шаг его невольно замедлился. Под колючими взглядами знаменитостей ему сделалось неуютно. Кого только на портретах не было. С одних смотрели седовласые старцы в мантиях и колпаках звездочётов, с других – такие же седовласые, но уже не в колпаках, а в ермолках, с третьих – седовласые и не очень, в костюмах, при обязательных галстуках, некоторые – с порослью на ушах. Порою попадались и дамы. Бо́льшую часть из изображённых Андрей не знал, хотя многие имена на табличках внизу портретов ему кое о чём говорили.

Гермес, Соломон – ну, это понятно. Мельхиор, Бальтазар, Каспар – про этих он тоже слышал. Симон Волхв, Розенкрейц, Агриппа, Альберт Великий – этих он никого не знает. Роджер Бэкон, Парацельс, Нострадамус – весёленькая компания, судя по выражениям лиц.

Ага, а вот тут уже всё люди знакомые – Калиостро, Сен-Жермен, Тихо Браге. Далее – знакомые и не очень: Кроули, Форчун, мадам Блаватская. И Карл Маркс – он-то как сюда затесался?

Андрей Т. шёл и смотрел на лица, смотрел на лица и шёл, и, казалось, конца не будет этому иконостасу на стенах. Всё это называлось «Галерея славы НИИЧАВО», так об этом сообщал транспарант, протянувшийся над колпаками и лысинами.

Хунта К. Х., Киврин Ф. С., Невструев А.-Я. П. и У.-Я. П., Корнеев, Ойра-Ойра, Привалов – у этих были портреты попроще, в скромных, под орех, рамах, некоторые с налётом авангардизма. И среди этих, простеньких, которые под орех, золотой византийской роскошью сияли рамы на парадных портретах. Выбегалло, Бабкин, Седалищев, какой-то Авессалом Митрофанов, какая-то баба Нюра, какие-то Ванга, Глоба, Дзюба, Йода и Кашпировский.

Должно быть, это были звёзды науки первой величины, судя по густоте красок и прославленным именам художников, оставивших свои подписи на портретах. Равнодушный к подобной живописи, Андрей Т. знал из них лишь четверых – А. Шилова, Б. Мылова, В. Членова и Г. Глазунова.

Галерея тянулась вдаль, а намёка на выход не было. Ни дверей, ни аппендикса с вестибюлем – ничего такого похожего. Андрей Т. уже не смотрел на лица, он ногами пожирал расстояние, а глазами устремился вперёд, надеясь отыскать хоть окно, чтобы выбраться через него на свободу. Но окон не было тоже.

«Похоже на подвальный этаж. Наверное, я промахнулся, когда спускался по лестнице. Надо было на этаж выше».

Наконец он одолел коридор и свернул на лестничную площадку. Два пролёта он пролетел, как птица. Коридор, в котором он оказался, на предыдущий был совсем не похож. Никаких портретов здесь не висело, были окна, были тени и облака, заглядывающие снаружи в окна; значит, вечер, и солнце уже садится, и сейчас он выйдет на воздух, прогуляется пешком до шоссе, и ветер выдует из его головы накопившиеся там пыль и ржавчину, от которых в глазах темно…

Он представил, как останавливает машину, как разговаривает с водителем ни о чём, как добирается до своей квартиры, как Мурзила, вопя от счастья, встречает его в прихожей, изголодавшийся, непослушный кот…

– Эй, мил человек, у вас табачку, случаем, не найдётся?

Андрей Т. остановился как вкопанный. Человек, спросивший про табачок, был такой невзрачный и незаметный, что на тусклом фоне стены казался просто пятном от сырости после протечки отопительных труб.

– Не курю я, – ответил ему Андрей.

– Да, – кивнула ему невзрачная личность и протянула маленькую ладонь. – Щекотун моё имя. Для друзей – Щекотило. Вы – Садко, я вас знаю, я вас в курилке видел.

Андрей Т. пожал ему руку, не желая показаться невежливым, хотя никакого особого рвения с ним знакомиться не испытывал.

– В курилке? – Андрей Т. попытался вспомнить, был ли в толпе уродов этот маленький человек-никто, но память молчала, как партизанка.

– Я там был, я за дым прятался. Помните, вы ещё смеялись? Так это я вас изнутри щекотал,