думаешь, какие мы все разбойники, какие мы все плохие, как бы нас всех того-сь… – Она чикнула корявыми пальцами возле зобастой шеи и хрипло расхохоталась. – Узкий у вас, людей, кругозор. И понятия у вас такие же недалёкие. Вы – хорошие, мы – плохие. У вас – помощники, у нас – прихвостни. У вас – лица, у нас – морды и хари. О великий и могучий язык, в котором всё можно поставить с ног на голову! – Она воздела к задымленному потолку свои подшипник и катафот, потом вернула глаза на землю и посмотрела на Андрея с упрёком. – Мы не такие. Мы не враги. Мы тебя специально тогда проверяли. «К другу на помощь…» и всё такое. Это же была проверка на дружбу. Трус ты или не трус. А ты не понял – гады, мол, и делают только гадости. И до сих пор не хочешь понять.

Андрей Т. наконец решился вставить слово в её затянувшийся монолог:

– Значит, это вы меня сюда заманили? И Генка тут ни при чём? Зачем? Ответьте мне, ради бога, зачем я вам нужен? И записка эта дурацкая, для чего?!

– Погоди, не перебивай. Я ещё не договорила про дружбу. – За растопыренными зубами старухи жадно шевелился язык. Жил он сам по себе, независимо от разговора хозяйки; раздвоенный на равные дольки, он скользил меж её зубов, выискивая остатки пищи. Иногда язык замирал, поднимался, как голова змеи, словно бы о чём-то задумывался. И тогда Андрею Т. представлялось, что у старухи во рту змея, и стоит только ей приказать, как она выпрыгнет стрелой изо рта и пронзит его ядовитым жалом. – Вот ты думаешь, только у тебя дружба. И этот твой драгоценный Геннадий М., из-за которого ты здесь, собственно, и находишься, лишь узнает, что его дружок в Заповеднике, вмиг примчится сюда на белом коне, как какой-нибудь Георгий Победоносец. А теперь послушай меня, старую и мудрую женщину. Не примчится к тебе твой Геннадий М. И тогда не примчался бы, двадцать лет назад, и сейчас тем более не примчится. Потому – вы с ним люди разные. Это ты прошёл испытание, а он его не прошёл. Вот в чём между вами разница. Ты не трус, а дружок твой – трус.

– Враньё! Всё враньё! Вы его не знаете.

– Это мы-то его не знаем? – Старуха, а вслед за ней и столпившиеся вокруг уроды громко и противно расхохотались.

– «Но уж давно известны нам любовь друзей и дружба дам», – процитировал недавний ревнивец.

– Мы твоего Геннадия М. знаем как облупленного, – сказала старуха. – Он… – Она помедлила, лениво покачивая горбами. – Про него успеется, сначала надо разобраться с тобой.

Старуха окинула взглядом собравшуюся вокруг компанию. Здесь были все, кого увидел Андрей Т. на площадке перед зданием Заповедника, когда смотрел из окна. И человек-блин, и недобитый фашист, и хмырь с челюстью, и человек-вешалка, и халтурщица эстрадная, и ещё много других, которых если описывать, то не хватит никаких слов, междометий и выражений. Двугорбая старуха, похоже, была тут главной. Окинув взглядом всю свору, она выбрала из всех одного и поманила его к себе. Выбранный был невысок ростом, лицо имел сплющенное и острое, похожее на лезвие топора, носил клинообразную бородку а ля Калинин и весь был оплетён паутиной с налипшими на неё дохлыми мухами. Одна нога его была повёрнута пяткой вперёд, другая была нормальная. Он подошёл к старухе и почтительно перед ней осклабился.

– Скажи-ка мне, Дробадан Дронович, кто есть для тебя он? – Старуха показала этому нелепому существу на Андрея Т.

Существо потупилось и сказало:

– Папа.

– Вот видишь! – Старуха бросила на Андрея Т. победный взгляд и велела клинобородому Дробадану вернуться в строй. – Ты ж наш папочка, мы все из твоего сна вышли. Яблочки, как говорится, от яблоньки. А ты нас хочешь, как Иван Грозный своего сына… – Она покачала головой. – Нехорошо, папаша, нехорошо. Хромает у тебя педагогика.

– Послушайте… – Андрей Т. замешкался. Он не знал, как ему эту двугорбую уродину называть. – Нечего мне тут в родственники навязываться. Где Геннадий? Куда вы его от меня прячете?

– Это он нас ото всех прячет. Хорошо, есть на свете добрые люди. Не дают нам тут с голоду помереть, выпускают на волю вольную. Иначе бы мы, как эти, – она кивнула куда-то в сторону, – вся эта местная шелупонь, все эти окосевшие Соловьи-разбойники да оголодавшие старики Хоттабычи. Ты пойми, мы не они. Мы не сказочные, мы – настоящие. А всех нас, как какого-нибудь Мойдодыра, сюда, в этот ящик, в этот дохлый НИИЧАВО, в Заповедник, чтоб ему ни дна ни покрышки. Мы же можем приносить добро людям, много добра, добра настоящего, не сопливого, как у Золушки и её тётки, а реального, твёрдого, как американский доллар. А нас тут пытаются удержать. И между прочим, всё этот твой ненаглядный Гена…

– Стоп, – остановил её Андрей Т. – Думаете, я что-то понял? Какой Мойдодыр? Какое такое НИИЧАВО? То самое? Кто вас пытается удержать, раз вы свободно на «мерседесах» ездите?..

– У папочки проявляются первые проблески разума. – Пока Андрей Т. спрашивал, старуха отвечала на каждый его вопрос довольным кивком. – Правильно, эмоции надо гасить и уступать дорогу рассудку.

– И Гена! Гена-то тут при чём? – Андрей Т. всё не хотел успокаиваться.

– Тише! – Старуха остановила его рукой. – Твой Гена и есть причина всех наших бед. Неужели ты до сих пор не понял? Гена, Геннадий М. – директор этого Заповедника. Он здесь полновластный хозяин. Ну конечно, не полновластный, за всем ведь не уследишь. – Последняя фраза относилась к окружающей её толпе монстров. Те в ответ захрюкали, захихикали и стали наперебой подмаргивать своей уродливой командирше. Когда они отморгались, она продолжила образовательный курс. – Сейчас твой Гена в Москве. А завтра он будет здесь. И вся наша вольная жизнь кончится. Потому как переводят наш Заповедник на строгий подцензурный режим, и ходу отсюда нам уже никуда не будет. Так что, папочка, догуливаем последние денёчки…

Андрей Т. почесал в затылке: «Вот оно что, оказывается. Абрикос у них здесь директор. Интересное получается приключение».

Но что-то в старухиных рассужденьях было не так. Как-то у двугорбой рассказчицы не сходились концы с концами.

– До завтра ещё времени много. Вы же можете отсюда уехать. – Андрей Т. задумался и добавил: – Или не можете?

– Можем, папочка, мы многое чего