себя известные привилегии, само собой разумеющиеся свободы. То, что останется после моей смерти, распределяется точно так же, как описано ранее.

Вообще я поживаю замечательно – и надеюсь, что и ты тоже.

Клара

Милая моя Сесилия!

Так трогательно с твоей стороны отослать мои старые письма; такой большой ящик, помог ли тебе кто-нибудь отнести его на почту? Я очень тронута, что ты все это сохранила (и даже пронумеровала письма), но, дорогая, прочитать все это… ты понимаешь? Почтовые марки отклеены – наверняка для кого-нибудь из детей, кто их собирает. Если у тебя есть корреспонденция начала века, необходимо сохранить в целости весь конверт; это будет гораздо ценнее, например, для заядлого филателиста, а о брошюровке следует позаботиться особо.

Одобряю твое стремление очистить дом от всего лишнего, дело в высшей степени естественное и достойное похвалы. Я поступаю точно так же и уже кое-чему научилась – среди прочего тому, что молодые люди не в восторге от сокровищ, которые им преподносят. Чем вежливее они отвечают, тем меньше им нравится подарок. Ты заметила это? Знаешь, что у них теперь есть блошиный развал на Сандвикском рынке, торгующем в субб. и воскр., что скажешь по этому поводу? Надобно пойти туда и самой найти кое-какие сувениры, чтобы никого не ранить или не заставить испытывать чувство благодарности. Очень хорошая идея.

Ты пишешь, что стала склонна к меланхолии, но, Сесилия, это естественно, тут нечему огорчаться. Где-то я читала, что это физиологический феномен, разве это не звучит утешительно? Итак, предаешься меланхолии, садишься и думаешь: «Ага, это не в счет, от меня это не зависит, это просто приходит со временем». Не правда ли?

Что мне еще рассказать?.. Да, я больше не занимаюсь комнатными растениями и пытаюсь немного учить французский. Ты знаешь, меня всегда восхищало то, что ты великолепно говоришь на этом языке. Как это элегантно в конце письма: «Chère madame[98], я обнимаю Вас, нет – Вы меня, Вы» – ну, ты и сама знаешь…

Я всего лишь в самом начале.

Chère petite madame[99], мне иногда Вас не хватает…

Твоя Клара

Уважаемый Свен Рогер!

С благодарностью сообщаю, что камин функционирует снова. Если нынче местные власти вернутся к этому вопросу и станут уверять, будто это незаконно, я намерена обратиться к своему адвокату; этот камин принадлежит истории, что нам с Вами совершенно ясно.

Когда Вы возвратитесь из отпуска, Вы обнаружите, что у фру Фагерхольм одним пролетом выше имелось на чердаке пустое место для хранения вещей – место, мне более чем необходимое. Но она разместила там непонятно что прямо перед моей кладовкой, вследствие чего я, разумеется, выставила все это в коридор.

На дворе, возле бочек с мусором, я, помня о том, что Вы выразили желание завести комнатные растения в летнем доме, выставила мою коллекцию для всех желающих, а ненужное пусть попадет в бочки. Пока я поливаю растения по вечерам, чтобы их сохранить. В качестве объяснения моего бессердечного поступка хочу заявить, что ухаживать за ними означало пожизненную ответственность: никогда не знаешь, слишком мало им воды или слишком много.

Кроме того, я думаю, можно подождать с мытьем окон, сейчас на них легкая и красивая дымка, которую и трогать не стоит.

С дружеским летним приветом,

К. Нюгорд

P. S. Не говорите ничего Фагерхольмихе. Откровенно говоря, я очень веселилась, вышвыривая ее хлам.

Камилле Аллеéн

«Между нами, женщинами…»

Милая фрёкен Аллеéн!

Спасибо за любезное письмо. Но, к сожалению, дело обстоит так, что я не представляю возможным принять Ваше предложение – составить анкету, посвященную проблеме старости и ее радостей.

Можно, конечно, сказать, что хоть это и трудно, но по-настоящему интересно, – и все же к чему описывать само собой разумеющиеся неприятности и пытаться сформулировать, что ты при этом чувствуешь!.. Эта проблема, как мне кажется, относится к области частной жизни и чужда всяческим определениям.

Моя дорогая фрёкен Аллеéн, боюсь, Вам не удастся получить честные ответы на Ваши вопросы.

С дружеским приветом,

Клара Нюгорд

Роберт

Перевод Л. Брауде

В художественной школе был у нас соученик по имени Роберт. Длинный и молчаливый, он постоянно то ли от задумчивости, то ли от усталости ходил, склонив свою большую голову набок. Крайне неразговорчивый, он ни с кем в классе не дружил.

Роберт писал красками необычайно медленно, он никогда не заканчивал своих картин, а бо́льшую их часть замазывал белым и снова начинал писать, а потом замазывал снова.

Но иногда он картины подписывал. Нам было прекрасно известно, когда он ставит свою подпись, и, хотя никто не смотрел на Роберта, мы знали, чем он занимается. Подпись он выводил с такой же неторопливой тщательностью, он снова и снова смешивал краски, выводя буквы, и снова их замазывал, созданную им картину не должно было нарушать ничего, что не составляло бы органическую часть его работы, его абсолюта. Когда Роберт наконец достигал желаемого, мы снова могли продолжать свой труд. Мы никогда не подписывали своих картин в то же время, что и он.

Однажды я получила письмо от Роберта. Он положил его на мой мольберт. Он обращался ко мне на «вы»[100].

Вы часто испытываете радость, Вас отличает легкая веселость. Насколько я понимаю, нет никого, кого бы Вы не любили, потому что любить легко и приятно… Я наблюдал за Вами; Вы летаете, вместо того чтобы взбираться ввысь, преодолевать – или ждать.

Я не желаю Вам зла, наоборот, верьте в мою искренность, – но должен сообщить Вам, что по разным причинам, исключительно личного свойства, чувствую себя вынужденным прекратить наше знакомство.

С глубочайшим уважением,

Роберт

Я ничего не поняла, письмо доставило мне смутное беспокойство, нет, вовсе не за Роберта, – у меня, скорее всего, просто появилось какое-то неприятное ощущение. Неужели я когда-либо беседовала с ним? Вряд ли.

Позднее, когда мы всей группой переходили двор, торопясь на лекцию по истории искусства, он, догнав меня, спросил:

– Вы поняли?

И я ответила:

– Пожалуй, не совсем…

Я была смущена. Роберт, пройдя мимо меня, направился дальше через двор.

Что сказать? Если бы он мог объяснить, если хотя бы попытался… Я думала, так не поступают! Но, во всяком случае, я могла бы спросить…

Мало-помалу выяснилось, что Роберт написал письмо каждому ученику из класса живописи и каждое письмо оканчивалось вежливым отказом от знакомства. Мы не показывали друг другу его письма, и вопрос этот не