по-настоящему не понимала всех этих затей с вылазками на природу. Твоя сестра, пожалуй, бывает чересчур романтичной. И еще один вопрос: именно сейчас у тебя есть какие-то неотложные дела?

– Только зашпаклевать окна.

– А ты давно ночевал в спальном мешке?

– Думаю, лет двадцать тому назад.

Когда Мари и Том уплыли к острову Вестербодан, Юнна, стоя на берегу, смотрела им вслед до тех пор, пока шлюпка не исчезла за выступами скал. Стало пасмурно, наступило безветрие.

Ночью она вышла на косогор… ни единой тучки, что нарушила бы красоту безоблачного звездного неба.

Все было хорошо.

Письмо

Нелегко точно определить, когда началось это изменение, но Юнна изменилась; никакого сомнения: с ней что-то случилось. Это казалось даже не очень заметным, во всяком случае, не настолько, чтобы задавать вопросы о ее самочувствии или настроении. Нет, изменение было не очень заметно, и невозможно узнать, чем оно вызвано, но это было. Ни раздражения, ни угрюмого лица, ни напряженного молчания, но Мари знала, что Юнна о чем-то думает и не желает об этом говорить.

Они встречались только по вечерам, потому что Мари работала над эскизами иллюстраций. Это был большой заказ, она и радовалась ему, и вместе с тем страшилась его. Когда она пришла к Юнне, ужин был готов, и они ели, держа, как обычно, возле тарелки книгу. Затем включили телевизор, все было спокойно и совсем как обычно, но Юнна выглядела как-то отстраненно, была где-то очень-очень далеко.

Мари, накрывая на стол, поставила не те тарелки, что обычно, и забыла положить салфетки. Юнна на это никак не отреагировала. Сосед играл на пианино гаммы – она и этого не замечала. Джонни Кэш[95] пел по радио – она не стала записывать его на кассету. Это было пугающе. Когда вечерний фильм кончился, она не сказала ни слова о нем, хотя фильм был о Ренуаре. Они сидели друг против друга в библиотеке, и, чтобы хоть чем-то заняться, Мари стала перебирать почту Юнны, лежавшую стопкой на столе. С излишней поспешностью Юнна протянула руку к своим письмам и унесла их в мастерскую.

Тогда Мари осмелилась спросить:

– Юнна, у тебя что-то неладно?

– О чем ты? – спросила Юнна.

– У тебя что-то неладно.

– Вовсе нет. Я работаю. Работаю с удовольствием. Да и работа у меня спорится.

– Я знаю. Но на меня ты ведь не сердишься? Может, кто-то обидел тебя?

– Нет-нет. Не знаю, о чем ты…

Юнна снова включила телевизор и села смотреть какую-то идиотскую программу с претензией на юмор – программу, которая заставляет публику на экране все время смеяться.

Мари спросила:

– Хочешь кофе?

– Нет, спасибо.

– Что-нибудь выпьешь?

– Нет; если хочешь, налей себе сама.

– Пожалуй, я пойду к себе, – сказала Мари и чуточку подождала, но Юнна не произнесла ни слова.

Тогда Мари налила себе в стакан спиртного и после долгого раздумья сказала как можно выразительней: Юнна так дорога ей, что для нее, Мари, было бы совершенно невозможно остаться одной.

Но это оказалось ошибкой с ее стороны, совершеннейшей ошибкой… Юнна вскочила, выключила телевизор; все ускользающее, скрытое словно бы куда-то исчезло, и она воскликнула:

– Не говори так! Ты сама не знаешь, что говоришь! Ты доводишь меня до отчаяния! Оставь меня в покое!

Мари так ошарашили слова Юнны, что она, как ни странно, смутилась. Впрочем, они обе смутились. А потом стали очень вежливы друг с другом.

Мари сказала:

– Если ты не собираешься чуть свет начать работу, я вымою посуду утром. Хорошо?

Нет, Юнна начнет работу только где-то после десяти.

– Я не буду звонить, ты, наверное, выключишь телефон?

– Да, – сказала Юнна. – У тебя дома есть сок?

– Да, у меня дома есть сок. Пока!

– Пока!

Мари думала, что не сможет заснуть, но заснула мгновенно, не успев даже осознать, что она несчастна. Только утром, когда постепенно начало вспоминаться вчерашнее, ей стало худо, ужасно худо. Каждое слово, сказанное Юнной, она повторяла до одурения. И вспоминала, с каким видом та его произносила, каким голосом – и так безжалостно. «Как могла она сказать то, что сказала… Почему, почему, почему?! Неужели хочет избавиться от меня?»

Мари кинулась в мансарду, в мастерскую Юнны, и, не обращая ни на что внимания, отбросив всякую дипломатию, закричала:

– Почему ты хочешь избавиться от меня?

Юнна с минуту смотрела на нее, а потом, протянув письмо, сказала:

– Прочитай вот это.

– Я пришла без очков, – сказала разъяренная Мари. – Прочитай его сама, прочитай мне вслух!

И Юнна прочитала. Ей предоставлялась на год мастерская в Париже. Мастерская, которой могла пользоваться только она одна. Плата за наем была просто ничтожная; в данном случае речь шла о признании высокого мастерства Юнны. Ответ нужно дать в течение десяти дней.

– Боже мой, – сказала Мари, – и только-то!

Она села и попыталась изо всех сил избавиться от своих опасений.

– Пойми же, – сказала Юнна, – я не знаю, что мне делать. Может, лучше отказаться?

Множество «за» и «против» в бешеном темпе пронеслись в голове Мари; жить в Париже украдкой, снять комнату где-то поблизости, приехать позднее, когда иллюстрации будут готовы, – это не займет так уж много времени… И, взглянув на Юнну, она вдруг поняла: та в самом деле хочет, чтоб ее оставили в покое, хочет спокойно работать целый год, раз работа у нее спорится.

– Пожалуй, лучше отказаться, – повторила Юнна.

Мари сказала:

– Не делай этого. Я думаю, все само собой уладится.

– Ты так считаешь? Ты действительно так считаешь?

– Да. У меня уйдет уйма времени на эти иллюстрации. Они должны быть безупречны.

– Но во всяком случае, – растерянно сказала Юнна, – иллюстрации…

– Да, вот именно. Они должны быть безупречны, а на работу требуется время. Ты, возможно, не поняла, насколько они важны для меня.

Юнна воскликнула:

– О да, конечно, я понимаю!

И она пустилась в долгие, бурные рассуждения о том, что значат для Мари эти иллюстрации, о тщательной работе, о сосредоточенности, о том, как необходимо, чтобы тебе никто не мешал, если хочешь добиться безупречных результатов в работе.

Мари слушала не так уж и внимательно, возникшая у нее безумная мысль начинала обретать форму, появилась возможность быть предоставленной исключительно самой себе, возможность жить в покое и в приятном ожидании; это почти что своего рода удовольствие, которое можно позволить себе, когда ты благословлен любовью.

Письма Клары

Письма Клары

Перевод Л. Брауде

Дорогая Матильда,

ты оскорблена тем, что я забыла про твой