Он понимал, что это прощание. Сам он сюда больше не вернется.

Заметив, что в небесах давно висит полная луна, он понял, что уже через несколько часов рассветет и придется снова приниматься за работу, а потому, сунув камень в карман, повернул к дому. И шел очень быстро, пока не перехватило дыхание и не начало жечь в груди, но, к счастью, эта телесная боль почти полностью отвлекла его от боли душевной.

Прошлой ночью он отказался присоединиться к односельчанам, вновь отправившимся с факелами к дому ведьмы; тут ему весьма на руку оказалась его прежняя репутация слабака и труса. Вечером, когда все остальные двинулись вверх по чумному холму, он, захватив с собой материнское кольцо, вызвал на улицу Молли.

– Что это ты так поздно заявился? – спросила Молли, спускаясь с крыльца.

– Выходи за меня.

И даже в почти полной темноте увидел черный провал ее разинутого от изумления рта.

– Если бы у меня была возможность отказаться, я бы непременно это сделала, – сказала она. – И не потому, что не хочу быть твоей женой, а потому, что ты предлагаешь мне это только из жалости, по доброте душевной, но не по любви.

– Доброе отношение – отличное начало для семейной жизни, ничуть не хуже любого другого. А может, это тоже одна из разновидностей любви.

Она помолчала, глядя куда-то вдаль, на спокойную гладь моря.

– Если бы у тебя была ко мне хоть какая-то любовь, ты бы это знал.

Он покачал головой:

– Не уверен.

Они еще немного постояли молча, любуясь слабым колыханием темной воды.

– Спасибо тебе, – сказала она, целуя его в щеку.

И он услышал за спиной ее легкие неслышные шаги. А кольцо, согревшееся в его теплой ладони, так у него и осталось. Он не смог с ним расстаться. Не смог даже представить себе, что наденет его на руку другой девушки. Это кольцо могло быть только на руке Сары. Даже теперь.

А сегодня они с Молли, нарядившись в свои лучшие воскресные одежды, уже стояли перед магистратом Райтом и чувствовали себя крайне неловко. Комната магистрата была обставлена весьма скудно, в камине за решеткой не горел огонь, а на столе лежала копия королевской книги «Демонология».

Магистрат поднес к губам длинные, как бы заостренные пальцы.

– Погодите, погодите, – сказал он. – Новый священник, который займет место покойного Уолша, уже едет сюда и должен прибыть со дня на день. И как только он немного обживется, то, не сомневаюсь, сразу же ваш брак и устроит. А у меня имеется множество иных неотложных дел. И я был бы благодарен, если бы меня не отвлекали от них такими легкомысленными мелочами, как бракосочетание.

Дэниел откашлялся:

– Боюсь, в данном случае бракосочетание требует определенной срочности…

Магистрат бросил холодный оценивающий взгляд на живот Молли, который она неизвестно зачем прикрыла затянутой в перчатку рукой.

– Ага, – сказал он, – я сразу подумал, что вы не просто так ко мне явились. К сожалению, я еще не успел привыкнуть к вашим… сельским обычаям.

Дэниел побагровел от стыда, хотя ему самому-то стыдиться было и не из-за чего.

– Я уверен, – снова заговорил Райт, – что наш новый священник с удовольствием поможет вам закрепить свой брачный союз сразу после своего прибытия в деревню. И я, естественно, попрошу его об этом, ибо его долг помогать страждущим.

Он встал, давая понять, что жениху и невесте пора уходить.

– Нельзя ли мне… нельзя ли мне спросить, – решился Дэниел, – как сильно вы продвинулись в расследованиях причин смерти преподобного Уолша?

Последовала недолгая пауза.

– Я практически уверен, что уже нашел тех, кто в этом виновен, – сказал магистрат. – Но я в подобных случаях никогда не позволяю себе торопиться. Чем тщательней я проведу расследование, тем тверже буду уверен, что и наказание будет справедливым.

Дэниелу показалось, что воздух вокруг стал каким-то странно плотным. Видимо, он даже пошатнулся, потому что Молли быстро взяла его под руку и повела к дверям.

– Странно, – услышал он за спиной голос магистрата. – Я, должно быть, ошибся, но, судя по моим предыдущим наблюдениям, твоей невестой должна была стать доярка с вашей фермы.

Итак, он сам поставил крест на своей судьбе. И отныне эта судьба будет совсем не такой, о какой они с Сарой мечтали. Она будет исполнена не света, а той боли, которую он столь неразумно причинил, и отзвуки этой боли всю жизнь будут сопровождать его. Хотя, возможно, ему все же удастся избавиться от этого стыда, который таким тяжким бременем обрушился на его плечи.

Его прощальная прогулка к реке завершилась, и, уже подходя к дому, он увидел, что пивную покидают ее последние посетители. Кто-то свистнул ему вслед, потом громко икнул и пьяно засмеялся. Дэниел вздохнул, обернулся и оказался лицом к лицу со своим вечным мучителем.

– Славно провел вечерок, насколько я вижу? – неприязненно заметил Дэниел.

Гэбриел ухмыльнулся:

– Ой, правда? Насколько ты видишь? Да, сопляк, я провел вечерок там, куда ходят только мужчины.

Дэниел молча повернулся, намереваясь уйти, но Гэбриел схватил его за плечо и довольно сильно встряхнул, дыша в лицо кислым пивным перегаром.

– Слыхал я, что ты, Дэниел, мои грешки покрыть решил?

– Что же делать, если ты, как последний трус, позабавился с Молли да бросил? Вот я и решил сделать то, на что у тебя смелости не хватило.

– Да как ты смеешь, нахал сопливый, трусом меня называть? – заорал Гэбриел. Впрочем, на ногах он едва держался, так что гнева его бояться не стоило. Замахнись он сейчас кулаком, то, пожалуй, тут же и свалился бы на землю. – Ты язык-то придержи! Все знают, что, ежели мою честь кто затронет, плохо тому придется.

– Да ладно, нет у меня сегодня настроения твои пьяные бредни слушать, – сказал Дэниел, но вырваться ему не удалось. Гэбриел так навалился ему на плечо всем своим немалым весом, что они оба чуть не рухнули.

– А о том другом деле ни ты и никто другой никогда ничего и не услышит! Ведь тот, на кого вина пала, больше уж ничего в свою защиту не скажет…

– Погоди… погоди-ка, на кого это пала вина? И за что? Кто ничего в свою защиту не скажет?

Гэбриел ухмыльнулся:

– Ты меня не перебивай. И мне не перечь. Потому что я что захочу, то и сделаю. А какой-нибудь готовый негодяй, на которого вину свалить можно, всегда найдется, он-то и понесет наказание, и ни у кого даже вопросов не возникнет.

Дэниел даже дышать боялся, даже пошевелиться не осмеливался. Он понимал, что сейчас ему нельзя делать ничего такого, что могло бы разозлить Гэбриела или, что было бы еще хуже, заставить его протрезветь, вновь почувствовать, что под ногами у него земля, а над головой звездное небо. Ведь если он сейчас очухается, то ни за что не откроет ту правду, которую, кажется, собирается открыть. Сердце у Дэниела стучало как молот. Он должен был узнать правду. И боялся ее узнать.