им Императорской Академии Наук. Многочисленные печатные отзывы о вышесказанной грамматик г.г. ученых, как отечественных, так и иностранных, приведены в книге нашей: «Иннокентий, митрополит Московский, по его сочинениям, письмам и рассказам современниковъ». М. 1883 г., стр. 44–46, 92–98,134–137. Между прочим, один из наших ученых г. П. Воейков, заканчивая статью свою, под заглавием: «Научное значение ученых трудов Московского митрополита Иннокентия» (Московск. Епарх. Ведом. 1869 г., №№ 22, 23), пишет следующее: «Почтенный пример Алеутского просветителя должен бы был поощрить и прочих Сибирских духовных собирать лингвистические материалы, и просвещение Чукчей может сделаться таким образом замечательным явлением в науке. Нам необходимо иметь обстоятельные и точные сведения о Коряцком, Юкагирском, Ламутском, Чукотском языках и для просвещения инородцев, и для науки. Мы до сих пор ничего не имеем в этом отношении. Что мы знаем, напр., о Гильско-Гиляцком языке на Амур? Хотя существует рукописный словарь сего языка, составленный одним бывшим Амурским казацким офицером — Поливановым, но он еще не выпущен в свет. Но о других языках мы не знаем ровно ничего. Будем надеяться, что слова Лейбница, сказанные Петру I-му, что Россия по многоязычию есть самая способная страна для лингвистики, и пример Екатерины II, посыпавшей целые лингвистические экспедиции в Сибирь, когда-нибудь пришпорят наше любопытство, и что вместе с рассветом миссионерства в России займется в ней и заря лингвистики, и имена Иннокентия и Дионисия (епископа Уфимского и Мензелинского, нынев Бозе почившаго) будут известны и не одним кабинетным труженикам».