бороды, да еще добавив, что они разъезжали верхом на огромных овцах. В довершение всего им было дано убивать на расстоянии. Правитель, на тот момент погрязший в войне за наследство со своим братом по отцу Уаскаром, страшно испугался и подумал было бежать в лес, однако советники убедили его выслать посольство выяснить, как настроены к нему боги – доброжелательно или враждебно. Вновь обретя смелость, правитель выразил «радость по поводу того, что на его веку, да еще в такой час в их край явились боги». После чего отправил гонца встретиться с божествами из морской пены и немного за ними понаблюдать. Через некоторое время этот эмиссар сообщил, что поначалу действительно принял чужеземца за Виракочу, но потом вдруг понял, что бог совершенно незнаком с окрестными краями. Как заметил гонец, эти существа, вместо того чтобы создавать по пути следования реки и родники, возили с собой воду в бурдюках. Воровали женщин, золото и серебро, чтобы прокормить своих овец, а мужчин-инков обращали в рабство. Придя к выводу, что они никакие не боги, а дикие грабители, он предложил сжечь их во сне.

По-прежнему отказываясь верить, что конкистадор не Виракоча, Атауальпа приказал гонцу пригласить бога на встречу с глазу на глаз. В ответ Писарро вышел к лагерю инков, затерянному в Кахамаркских горах, и вскоре захватил правителя инков, приведя его противников в совершеннейший восторг. По словам Бетансоса, противоборствующая ему группировка увидела в этом божественное вмешательство в войну за наследство, случившееся в тот самый момент, когда все, казалось, было потеряно. Создавалось впечатление, будто боги возвратились восстановить в Андах исконный порядок и вернуть на трон законного правителя Уаскара. По рассказам конкистадора Педро Сьесы де Леона, когда трое испанцев отправились в Куско собрать за правителя выкуп, по дороге им поклонялись, как богам (12).

По прибытии в город Уаскар со своими людьми встретил их радостными празднествами и жестами почитания, выделив каждому из них по девственнице из Храма Солнца, писал Сьеса де Леон. «Индейцы полагали, что в них сокрыто некое божество. Христиане изумлялись, видя в индейцах столько ума». Как и в случае с Кортесом, эти конкистадоры тоже совсем скоро обесчестили себя, взявшись насиловать жриц и срывать со стен храмов золото. Но если их мнимая святость быстро растаяла как дым, рассказы о ней оказались более живучими и получили широкое распространение. Принадлежавшие перу конкистадоров тексты, особенно за подписью Бетансоса, разлетелись по всей Европе, превратились в общественном сознании в подлинные отчеты об экспедициях и пережили множество переизданий. Причем в каждом новом пересказе миф пух и раздувался. Божественность часто питается повторяемостью тропов.

* * *

Тем, что в первородном грехе обвиняют именно женщину, никого не удивишь. Зачастую можно услышать, что рабыня Малинче, которую Кортес взял с собой в качестве сожительницы и переводчицы, стала первой, кто назвал испанцев богами. К тому же она, как и положено мексиканской Еве, стала матерью первого метиса. Обычно человека в Анауаке нарекали по названию родных краев или в зависимости от рода его занятий в обществе. Но этих чужеземцев вынесло на берег непонятно откуда, из какого-то неизведанного мира, а преследуемые ими цели скрывались за пеленой тумана. Этой рабыне, которую одни считали героиней, а другие предательницей, следовало подобрать для непостижимых пришельцев какое-то название, но какое именно, оставалось непонятным. Малинче переводила с языка науатль на майя (13), после чего некий испанец, прожив несколько лет на полуострове Юкатан, переводил уже с языка майя на испанский. По словам монаха Диего Дурана, во время одного из первых переводов она обратилась к индейцам и сказала: «Эти теотли говорят, что поцелуют вам руки и поедят». «Теотли» после двойного перевода с языка науатль на майя, а потом на испанский превратилось в dios, что означает «боги», хотя изначально термин использовался для обозначения чужеземцев.

Теотль (14) стал Богом, несмотря на то что это слово изначально не несло в себе того смысла, который в него вкладывали христиане, и больше означало многосторонний принцип божественного начала, ответственного за космос во всем его хаосе и порядке. Начало это могло проявить себя в чем угодно: от идолов до образов и самозваных богов в облике человека, порой предназначенных для жертвы. Теотль мог быть богиней, колдуньей, жрецом и любым другим персонажем, обладавшим властью и внушавшим почтение. В сочетании с другими словами оно служило им определением, означая в этом случае «изящный, причудливый, могущественный, большой». Монах-францисканец Торибио де Бенавенте, также известный как Мотолинья, писал, что аборигены несколько лет поклонялись испанцам, считая их теотлями, «пока монахи не дали индейцам понять, что Господь только один». Оборванный Мотолинья (15) стал одним из двенадцати первых миссионеров, которые в 1524 году отплыли из Испании в новую колонию, а по прибытии соорудили там из подручных средств залы для занятий. Дабы перевести христианские концепции на язык науатль, братья для обозначения воспользовались словом «теотль», а потом приложили массу усилий с целью переформатирования вызываемых им священных ассоциаций. Если науа считали божество многогранным, общим и пересекающимся с человечеством, то братья стремились поменять эту концепцию, предложив вместо нее противопоставление Бога и человека. В их трактовке Бог был един, всеведущ, всемогущ и при этом обязательно мужчина; и, хотя Его воля могла проявляться повсюду, каким-то непонятным образом Он пребывал за рамками подлунного мира. Будучи единым, Он в то же время состоял из трех ипостасей – последнюю концепцию братья объясняли на языке науатль с особым трудом.

По целому ряду данных, еще один переводчик-раб по имени Фелипилло (16) стал первым представителем народа кечуа, увидевшим в испанцах виракоч, то есть духов из морской пены, – для загадочных, прибывших по морю существ данный термин отнюдь не выглядел неуместным. В нарративах летописцев начала испанского завоевания Америки, таких как Бетансос и иезуитский миссионер Хосе де Акоста, – утверждавших, что Виракоча был первой движущей силой инков, белым бородатым богом, сотворившим из глины по образу и подобию своему человечество, – это слово приобрело весьма специфичный характер. Название стало столь прочно ассоциироваться с новой религией, завезенной конкистадорами, что в первом словаре языка кечуа, появившемся на свет в 1560 году, термин «виракоча» переводился как «христианин». А потом стал использоваться для обозначения «белых» или обладателей привилегированного статуса. Но изначально им называли не единого всемогущего Бога или тех, кто ему поклонялся, но множественную категорию первородных, древних существ, основателей городов и сел во всем регионе Анд. Подобно слову теотль, виракоча стал вместилищем собственного монотеизма европейцев; вместе они выступили в роли двух названий бога, сотворенного по их образу и подобию. Для представителей