Говорят, что только заглянув в будущее, человек способен оценить события своей жизни правильно. Как тебе эта мысль?

Ты знаешь, я задумывался об этом.

Давай представим, что тебе сейчас 65 лет. Какой ты? Какую картинку ты видишь? Какие слова себе говоришь?

Коварный вопрос. Я же не знаю, что будет в шестьдесят пять. Как рабочая версия, говорю себе: «сделал много того, чего не надо было бы делать, но не жалею ни о чем». У меня взрослые дети, внуки, большой дом, любимая жена.

А кем ты работаешь?

Директором завода.

И по вечерам сидишь в социальных сетях в поисках своих одноклассников?

(Смеется.) Ира, я даже сейчас, когда мне тридцать пять, не сижу в социальных сетях.

Почему?

Думаю, там очень любопытные люди — кто-то хочет подглядывать за чужой жизнью, кто-то там из благих и добрых побуждений, чтобы, например, поддерживать какие-то наивные отношения.

Но в Инстаграме же ты есть?

Три года назад это было новое, интересное. Друзья сказали: «Зарегистрируйся, мы тебе будем фотки кидать». Поначалу мне было интересно, а сейчас эйфория прошла. Я бы уже удалился оттуда, мне просто фотографии и видео жалко, я не знаю, как их сохранить на телефон, чтобы они у меня были, а в Инстаграме меня не было.

Любишь пересматривать фотографии?

Люблю, но возвращаться в прошлое не хочу.

Почему?

«По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайтесь в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищешь, ни тебе, ни мне…»

Красивые стихи Геннадия Шпаликова.

На днях составлял список фильмов для своего девятилетнего сына и решил пересмотреть «Подранки» Николая Губенко. Раньше не замечал, что это пронзительное стихотворение звучит там за кадром.

А я одну сцену из этого фильма помню особенно — когда мальчишка просит капельку супа, и героиня Гундаревой ровно капельку ему и наливает.

Слава Богу, что у меня было другое детство.

Мне, например, все детство папа приводил в пример Лерочку Авербах.

Правда что ли? И мне тоже.

Так тебе-то — понятно, ты окончил с отличием музыкальную школу, принимал участие в концертах юных пианистов, а я дальше чем «К Элизе» не продвинулась.

Если бы ты знала, Ира, как я ненавидел эти конкурсы юных дарований! Я играл хорошо, у меня были перспективы, но я терпеть этого не мог. С радостью бежал из музыкальной школы в каратэ и дзюдо. Мне было лет пятнадцать, я ходил стриженый под расческу и в спортивном костюме, и папа убедил меня, практически заставил принять участие в концерте при полном зале Оперного театра. Помню, пальцы хотел себе сломать перед этим концертом, чтобы пацаны не увидели, что я играю на рояле.

Что ты играл?

Джаз Цфасмана. Я заканчивал музыкальную школу с программой уровня второго курса музыкального училища. Меня строго воспитывал папа — я восемь лет каждый день два часа проводил за инструментом. Учителя до сих пор помнят, что я играл, а я не помню ничего. Теперь играю только Мурку.

Ты кстати знаешь, что Джон Нейгауз поставил балет на музыку Леры Авербах?

Знаю. Той осенью в Москве была премьера.

Удалось посмотреть?

Нет, я и не планировал. Из больших музыкальных форм мне ближе опера. Мне нужно, чтобы были голоса хорошие, голоса сильные и симфонический оркестр. Сейчас мы строим дом, и я говорю жене: «Наташ, давай я вырою хотя бы под одной комнатой цоколь, поставлю туда хорошую акустику и буду там сидеть». Она в ответ смеется, говорит, что это моя очередная блажь.

Какая самая любимая опера?

«Кармен». Раньше я плакал в конце — настолько цепляла история. Сейчас уже понятно, чем все закончится, но музыка все равно мощная.

Тебе нравятся роковые женщины?

Мне нравятся женщины, в которых магнетизм.

У меня есть один знакомый, совсем не музыкант, финансовый директор крупного предприятия, который постоянно в машине слушает «Кармен».

Классика и машина для меня не совместимы. Поскольку я вырос в семье музыкантов, в машине у меня играет разнообразная музыка — от тяжелого рока до этнической. Мне нравится джаз, рэп, мне нравится, как звучит армянский дудук, мне нравится попса, которая вызывает у меня эмоции из 90-х.

Меня всегда удивляет разница между поведением нашей публики и публики в театрах Лондона. Почему-то там никто не кашляет, не чихает и не перешептывается.

Терпеть не могу, когда кто-то в зале сидит и начинает отвлекать меня, я показываю всем своим видом, что мне это не нравится.

Какой город тебе близок?

Я очень уютно почувствовал себя в Мюнхене. Ощущение, будто не в первый раз. Бродил с утра до вечера по улицам и знал, куда я иду, и что там ждет. Мне нравилось заходить в кафе, разговаривать с официантами, с обслуживающим персоналом, может быть, язык, на котором я не разговаривал столько лет, и была потребность его выплеснуть, не знаю, но в Мюнхене мне было очень хорошо. Я же учился на инязе, и моим основным языком был немецкий.

На инязе всегда учились дети обеспеченных родителей.

Согласен, у нас было то же самое.

И как ты находил с ними общий язык?

Ну они же не все были мажоры, некоторые из них были нормальные: умели адекватно разговаривать с людьми, не задирали нос, не смотрели на всех свысока, не зазнавались.

Не любишь зазнаек?

Ну а кто их любит? Мой папа Анатолий Сафонов был известным в городе музыкантом и при этом очень скромным человеком. У нас в Челябинске было два самых крутых пианиста — Макаренко и Сафонов. Макаренко в конце 80-х уехал в Германию, Сафонов остался. Я рос в филармонии, папа постоянно брал меня с собой. Олег Митяев тоже ходил со своим сыном под мышкой. Когда началась Перестройка, папе из Нью-Йорка звонили его друзья, говорили: «Толя, переезжай, ты здесь заработаешь большие деньги, твой талант здесь будет востребован». Но папа искренне недоумевал, как он сможет уехать из этой страны. И пенял, и роптал, и все равно не уехал.

Ты легко привыкаешь к новым местам?

Не всегда одинаково, но я очень люблю путешествовать. Без путешествий я закисаю. Мы и в детстве с родителями много ездили, и родственники были разбросаны от Черного моря до Балтийского. Получается, что во мне заложена потребность в перемене мест.

Евгений Николаевич Тефтелев похож на твоего папу?

Почему ты об этом спросила? Очень похож, даже внешне. Мне понятны его решения, мне понятно, как он мыслит, мне нравятся его нестандартные реакции и его нестандартные ходы. До него были руководители, которые боялись говорить по телефону, а он все говорит по телефону, потому что скрывать нечего. С его приходом исчезла фраза: «Не по телефону». Когда начинаются разговоры, что все чиновники одинаковые, я не соглашаюсь. Мне нравится с ними работать. Я тебе честно скажу, для меня было неожиданным, когда Евгений Николаевич предложил мне остаться, но я согласился сразу же.