Оглядевшись, Стема неожиданно увидел Гуннара. Тот сидел у потухшего костра, ссутулившись и опустив голову на руки, будто в какой-то глубокой кручине. На подошедшего Стему поглядел не сразу, но парень успел заметить, что глаза у варяга красные, как от недосыпания или от сдерживаемого страшного напряжения.

– Что тут случилось, Гуннар Карисон? – спросил Стема, не ожидая, впрочем, ответа, и сразу пожалел о своем вопросе. Что-то в лице варяга ему не понравилось, даже подумалось: людей вокруг что ли мало, что он к этому Хмурому обратился?

Однако Гуннар ответил:

– Вроде все и ладно. Угры ушли, как Олег Вещий и рассчитывал, путь по Днепру свободен. Одно только плохо: Эгиль Золото умер. И Киевский князь привез его тело в Смоленск.

Стема только судорожно сглотнул. Молчал, не в силах осмыслить услышанное.

– А как… – наконец выдавил он. – Как это произошло? Была сеча?

Гуннар стал отвечать на редкость вежливо, путая славянские и скандинавские слова, – только это и указывало на то, в каком волнении он находился:

– Сечи не было. Яд. И вроде как яд этот предназначался Олегу Вещему. Но случайно его выпил Эгиль… Да будет легка ему дорога в палаты Валгаллы через Беврест.[118]

Он вытер сильным запястьем глаза, отвернувшись при этом от Стемы. Эгиль Золото, конечно, был его воспитателем, но все равно не дело показывать мальчишке, как он скорбит о кончине князя. Особенно если учесть, что Эгиль отказал Гуннару в руке Светорады.

Последняя мысль окончательно привела варяга в себя. И он поглядел на оторопело застывшего парня строгим взглядом. Стема же был растерян, нервно отвел рукой волосы от глаз.

– Как же теперь Смоленск без князя? – сказал он то, что больше всего волновало его в этот момент. – Кто там будет править?

Жесткий рот варяга скривился, глаза сощурились, и только через некий продолжительный миг Стема сообразил, что Гуннар Хмурый улыбается:

– А нам с тобой какое дело до этого, парень? Разве нас не должно занимать сейчас совсем другое?

Стеме не составило труда уговорить одного из знакомых корабельщиков подвезти его до Смоленска.

Прибыли они, когда совсем рассвело. Под жарким, нещадно палившим солнцем город выглядел по-прежнему оживленным и многолюдным. Может, только стругов вдоль реки прибавилось да воинов среди мирных жителей стало заметно больше; многие из них были окружены плотной толпой смолян, жадно слушавших, что рассказывают витязи.

Стема пробрался сквозь толпу, узнав в одном из них знакомого десятника из отряда Олега. Тот говорил:

– Угры стали уходить, как только поняли, что подкрепление к ним из степи больше не подойдет. Степь, поговаривают, горела под солнцем, а против такого пожара не устоишь. Вот и отправились через Днепр, минуя Киев, что нам и на руку было, Перун подсобил.

– Не Перун, а жених нашей Светорады Игорь! – выкрикнул кто-то из толпы, желая показать, что и они тут кое-что знают.

Витязь только пожевал усы. Увидел пробравшегося почти вплотную к нему Стемку Стрелка, признал и, кивнув как знакомому, стал продолжать свой рассказ. Пояснил, что угры под Киевом к тому времени уже смекнули, что у них только два выхода – либо сеча, либо полная мошна и путь за Днепр. Не дураки оказались, выбрав последнее, и почти две седмицы переправлялись на паромах через Днепр со своими кибитками, семьями, лошадьми. Не бедными людьми уходили от Киева угорские пришельцы, но особой чести им в том не было. Ибо даже паромщики посмеивались над ними, хотя открыто оскорблять никто не решался.

В один из последних дней, когда большая часть угров уже отъехала, их ханы Инсар и Асуп отправились к Олегу на прощальный пир. И хотя многие говорили, что колом их надо по башке, а не пивом и медом угощать, да только так у великих правителей было принято, и в том есть особый почет. Вот и попировали. А ханы напоследок еще и дары русским князьям поднесли. И был среди них кувшин редкого заморского вина. Его лично Олегу преподносили со словами уважения и пожеланиями здоровья. А происходил этот пир в большом княжеском шатре. Там же подаренное ханами вино и осталось. Да только через пару дней, после того как ханы отбыли, Эгиль вошел в шатер в отсутствие Олега и попросил служку, чтобы тот подал ему разбавленного водой вина, которое имеет свойство хорошо утолять жажду.

– Если бы кто-то из наших воевод попить захотел, – объяснял рассказчик, – он бы скорее квасу али даже водицы ключевой потребовал. Ну а Эгиль Золото – варяг, да еще и привыкший к самому что ни на есть лучшему. Вот он и выпил этого вина, подаренного Олегу. Может, и лишнего себе позволил, польстившись на чужой подарок, да только теперь обсуждать это уже не резон. Ибо так он и себя наказал за самоуправство, и Олега от страшной смерти избавил.

Слушавшие его загомонили. Кто-то из смолян заметил, что их Эгиль Золото ни в чем не хуже Олега Вещего и мог пробовать даже то, что Киевскому князю дарено. Киевский витязь продолжал рассказывать о том, как к вечеру того же дня Эгилю сделалось худо, как он корчился от боли, а вызванные к нему лекари и кудесники творили разные наговоры, отпаивали целебным зельем, но оно выходило назад из Смоленского князя, и к утру стало ясно, что Эгиль отходит. А потом загудел рог на капище над Киевской горой и полетел над городом густой черный дым, возвещая о кончине князя Смоленского.

– А ведь княгиня наша предчувствовала, что Эгиль к ней уже не вернется, – негромко прозвучал чей-то голос в толпе, и какая-то баба заголосила.

– Волхвы ей недоброе предсказывали, – переговаривались люди. – Говорили, что боги сердиты и великую жертву требуют, даже на княжича Асмунда указывали, а она выгнать их велела, сына жалеючи. Вот боги и выбрали жертву. Не сына, так мужа у нее забрали.

– Но боги-то тут причем? Чем богам князья наши не угодили? Это все угры проклятущие!

– Люди добрые, а как же мы теперь без князя, защитника нашего будем? – послышался чей-то полный отчаяния голос.

Вновь кто-то запричитал, стали всхлипывать женщины.

Стема не стал больше слушать. Все что надо он и так в детинце узнает.

Во дворе детинца было многолюдно. Стему хоть и признали, но не окликнули, и он беспрепятственно прошел к дверям гридницы. Здесь, как и положено, стояли охранники, облаченные с головы до ног в булат, с секирами у плеча. Один из них позвал Стему, и тот не сразу и признал Митяя в воине с высоким шишаком на голове.

– Вернулся? Тут баяли, что ты едва ли не в Киев подался. Может, пояснишь, как же такое все же могло случиться? Как князя нашего… Эх!

Он всхлипнул. Вид облаченного в доспехи воина, льющего слезы, был более чем странен, однако Стема понимал его. Ведь люди в Смоленске давно привыкли жить под рукой Эгиля, давно знали, что их спокойное житье-бытье обеспечено его охраной и правлением, гордились, что Смоленск так поднялся на Руси, что стал соперничать с самим Киевом. И теперь многие терялись, не зная, каких ждать перемен.