Однако Леона пришла на встречу, опоздав всего на пятнадцать минут. Она по-прежнему носила очки в черной оправе и почти не красилась.

Столик у окна в ресторане морепродуктов, расположенном на склоне холма на полпути к клинике Фудзидана, снова был свободен. Из-за плохого освещения в заведении и скрывавших пол-лица очков никто не узнал в девушке, сидевшей с нами, всемирно известную Леону Мацудзаки.

Заняв место за столом, девушка отложила сумочку в сторону.

– Кто такая Марико Мори? – первым делом спросила она.

Митараи демонстративно молчал, поэтому я неохотно объяснил. Леона рассмеялась в ответ. По ее поведению казалось, что она не сильно пострадала от произошедшего. Я, в свою очередь, почувствовал облегчение: все закончилось и мои ужасные опасения не оправдались.

Я искренне наслаждался ужином. Когда солнце село, освещение в ресторане приглушили: зажглось пламя в латунных фонарях за окнами.

В ресторане играла тихая музыка, а за белыми оконными рамами открывался вид на тихое, темное святилище через дорогу и заросли бамбука по обе стороны от его каменных ступеней. Это напомнило мне о темном склоне холма в период Эдо. Прохожие, втянув головы в плечи, быстрым шагом спускались с холма.

Отвернувшись от окна, я посмотрел на Леону Мацудзаки. Интересно, будет ли это последний вечер, когда мы вот так, по-дружески, обедаем? Ведь она – всемирно известная знаменитость…

Долгое расследование подошло к концу. Все это казалось мне бесконечным кошмаром – долгий сон, пугающий, но в то же время прекрасный. Сможет ли он когда-нибудь превратиться в радостное воспоминание, например о поездке в Англию? Мне бы очень этого хотелось.

– Спасибо за все, что вы для меня сделали! – закончив с заказом блюд, Леона неожиданно поблагодарила нас с Митараи и поклонилась.

– Что? Мы же были непрошеными гостями, – ответил мой друг.

– Вы спасли мне жизнь.

– Не припомню такого. Это была воля Небес.

– Нет, – девушка покачала головой. – Я не просто выжила, вы буквально спасли меня из пучины отчаяния!

Митараи с молчаливым восхищением смотрел на Леону. Маленькое желтое пламя фонаря за окном мерцало, освещая серьезное лицо девушки.

– Весь мир сходил с ума от произошедшего; вы могли бы собрать толпы репортеров, журналистов всех мастей и стать настоящим героем, рассказав им всю правду!

Слушая Леону, Митараи закатил глаза.

– И правда, а я и не подумал…

– Я из тех людей, которые не умеют скрывать то, что у них на уме. Мне это никогда не удавалось. Это расстраивает до слез.

– Тогда вам не стоит и сейчас об этом говорить.

– Нет, сейчас я хочу рассказать! Я почувствовала, что пожалею, если промолчу на этот раз. Все благодаря вам. Если б вы той осенью рассказали журналистам всю правду, бесчувственные СМИ ополчились бы на меня, начали преследовать и осуждать – и я наверняка покончила бы с собой! В конце концов, это было последнее желание моей матери…

В этот момент я все понял. Я наконец осознал истинные причины поведения Митараи. Если бы правда вышла наружу, то Леона не смогла бы жить спокойно. Сегодня она была обычной девушкой, а не мировой знаменитостью. Митараи скрыл правду от Тангэ и Татэмацу, чтобы защитить девушку от преследований возмущенной общественности.

– Очевидно, вы знали, кто преступник, – предположил Митараи.

Леона кивнула.

– Да, я узнала это на прошлой неделе. Мне в руки попал дневник, который вела моя мать. Директор больницы Фудзидана хранил его для меня, но на прошлой неделе он скончался. В его предсмертной записке содержалось поручение передать мне надежно запечатанный конверт. И я прочла обо всем. Я была потрясена! Узнав, что моя собственная мать хотела убить меня, потому что в моих жилах течет кровь моего психопата-отца, я поняла, что не смогу дальше жить. Самоубийство казалось мне единственным выходом… Но я всего лишь слабая женщина, мысль о самоубийстве пугала меня. Я боюсь смерти! От мыслей о том, что мне все же придется умереть, у меня началась жуткая депрессия. Несколько дней я не могла подняться с постели. Казалось, я осталась совсем одна в кромешной тьме – совсем как в том ужасном, заполненном пугающими вещами подвале, который я видела сегодня… Но ваши героические действия помогли мне наконец встать на ноги. Оставшись совсем одна, я проклинала свой дом, свою семью и родную страну; собиралась уехать в Соединенные Штаты, где обрекла бы себя на еще большее одиночество. Именно ощущение общности с такими людьми, как вы, помогло мне выбраться из непроглядной тьмы одиночества!

Сидящему рядом Митараи явно было не по себе. Мой друг молчал, но, зная его много лет, я мог представить, что он сейчас чувствует.

– Отношение людей к идее наследственности – крайне увлекательная штука! – Тон Митараи выдавал осторожность, с которой он говорил. – Я написал несколько работ на эту тему. Например, в послереволюционной России отвергалась и высмеивалась идея о том, что выведение сельскохозяйственных культур может происходить лишь медленно и постепенно – ее объявили удобным аргументом капиталистов, пообещав совершить революцию в генетике. Человек по фамилии Лысенко[104] не был великим ученым, но обладал даром убеждения. Его идеи пришлись по вкусу Сталину, который поставил его во главе советской сельскохозяйственной академии. С этого момента прогресс в советской генетике остановился, а один ученый, Вавилов, и вовсе был убит[105]. Подобное происходило и при нацистском режиме в Германии. В то время существовало множество теорий о расовом превосходстве. Европейцы, отдаленно похожие на горилл, были готовы признать азиатов, на их взгляд, имеющих сходство с шимпанзе, менее развитой расой, чем они сами.

Митараи скрестил руки.

– Иными словами, даже сейчас человечество мало что знает о наследственности. На вооружении до сих пор остаются классические теории Дарвина, не подозревавшего о существовании ДНК. Такие фундаментальные вопросы, как роль мутаций в процессе эволюции, остаются неразрешенными, несмотря на все усилия передовых специалистов в области генной инженерии. Поэтому так легко было манипулировать данными в угоду политической идеологии. Разговоры о генетике дают много свободы человеческой фантазии. Получается, госпожа Ятиё тоже любила пофантазировать об этом.