К бокам судна были пригнаны дощатые приспособления вроде тех, какие бывают на некоторых голландских галиотах: назначение их было мне непонятно.

На носу находилась крышка другого люка, который, видимо, вел в каюту, где в свободное время отдыхали эти два матроса.

Такой же люк на корме вел, очевидно, в каюту капитана, который все еще не показывался.

Крышки всех этих люков благодаря резиновым прокладкам прилегали герметически, так что во время подводного плавания вода не могла просочиться внутрь.

Что касается двигателя, сообщавшего аппарату такую изумительную скорость, то я не видел его; не видел и гребного винта, пропеллера или турбины. Я заметил только, что эта быстроходная лодка оставляла за кормой длинную плоскую струю. Необыкновенно узкий обвод судна позволял ему уклоняться от напора волн даже и во время шторма…»

Впрочем, у Джона Строка была возможность рассмотреть аппарат Робура и на суше.

«Этот аппарат имел форму веретена, причем к носу он заострялся сильнее, чем к корме, корпус был сделан из алюминия, а крылья — из неизвестного материала. Он стоял на четырех колесах, диаметром в два фута, с толстыми шинами, которые обеспечивали плавность движения при любой скорости. Спицы колес расширялись в виде лопаток и, вероятно, способствовали ускорению хода на воде и под водой, а главный двигатель состоял из двух турбин Парсонса, расположенных продольно по обе стороны киля. Движимые с огромной скоростью винты, врезаясь в воду, вызывали перемещение аппарата в воде, и я даже спрашивал себя, не придают ли они ему и поступательное движение в атмосфере. Как бы то ни было, но аппарат держался и передвигался в воздухе благодаря своим широким крыльям, которые, когда машина бездействовала, были прижаты к бокам, словно рыбьи плавники. Стало быть, изобретатель применил тут известный принцип "тяжелее воздуха", позволявший ему передвигаться в воздушном пространстве быстрее самых могучих птиц. Что же до силы, приводившей в действие все части этого сложного механизма, то, повторяю, — этой силой могло быть только электричество…»

Конечно, такая машина могла изменить мир.

Прекрасные возможности для развития необыкновенного сюжета, но…

Жюль Верн устал. Он уже не ищет новых ходов. Он просто «комбинирует».

«Успехи науки не должны обгонять совершенствования нравов».

На вопрос корреспондента немецкого журнала «Неделя», каких, собственно, открытий можно ожидать в ближайшее время от деятелей мировой науки, Жюль Верн ответил: «Самых разных! Самых невероятных! Я убежден, что многие открытия будут сделаны на глазах еще нынешнего поколения. Ведь знания ученых о силах природы, в особенности об электричестве, находятся пока в зачаточном состоянии. В будущем, когда мы вырвем у природы большинство ее тайн, чудеса, которые сейчас описывают романисты, покажутся нам простыми…»

Жюль Верн знал, о чем говорит.

Наука — это прежде всего знания.

При этом знания — сложные, нелегкие для восприятия.

Научные знания совершенно бесполезны, если их нельзя приложить к практике, если ими нельзя широко оперировать.

Поэтому наука постоянно нуждается в притоке свежих сильных умов, непредвзятых суждений.

А как заинтересовать молодых людей?

Да написать хороший приключенческий роман!

Жюль Верн внимательно просматривает газеты и журналы.

Наука и политика. Политика и техника. Новейшая техника и новейшая наука.

Надо, надо чувствовать конъюнктуру! Скажем, роман «Путешествие стипендиатов» Жюль Верн начал печатать в «Журнале воспитания и развлечения» в 1903 году, когда широко обсуждался вопрос о присоединении датской части Антильских островов к территории США. В литературном отношении роман ничем не выдающийся, но читатели получили верное представление об Антилах…

«Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра, — жаловался писатель Анне Дюкре де Вильнев. — Операции на глазе (катаракта) еще не было. И вообще, пока я еще могу писать и читать, с операцией, наверное, подожду. Но я совсем оглох на левое ухо. Утешаю себя только тем, что слышу теперь только половину тех глупостей и злопыхательств, которые обо мне распространяются…»

Кто-то заметил, что старость — это не столько физическая немощь, сколько идеалы, слишком медленно отживающие свой век.

Жюль Верн пытается преодолевать слабость.

Совсем отказывают глаза, он прибегает к помощи Мишеля.

На вопрос корреспондента «Новой венской газеты», следит ли он за событиями Русско-японской войны, Жюль Верн отвечает. «По мере сил слежу. Это просто чудовищное кровопролитие. Оно приводит меня в ужас. Самые смертоносные орудия… Самые сильные взрывчатые вещества… Нет, нет! Не пушки, а дипломаты должны сохранять мир…»

Жюль Верн твердо убежден, что в наступившем XX веке никаких войн попросту не должно быть. Достижения науки кардинально изменят жизнь. Они изменят само отношение человека к жизни.

«Скоро наши телефоны и телеграфы покажутся смешными, а железные дороги — шумными и медлительными. Искусственные водопады дадут вшестеро больше двигательной энергии. Окончательно разрешатся задачи воздухоплавания. Дно океанов станет предметом широкого изучения и целью многочисленных путешествий. Придет день, когда мы начнем эксплуатировать недра океана так же просто, как сейчас эксплуатируем золотые россыпи…»

В романе «В погоне за метеором» (написанном в 1901 году) Жюль Верн одним из первых заговорил о радиоактивности. Он еще плохо представлял ее суть, но открытие было на слуху, значит, о нем следовало поговорить…

В городе Уостон (штат Вирджиния) живут астроном Дин Форсайт, вечно погруженный в свои вычисления, и любитель астрономии доктор Сидней Гьюдельсоном, давно растерявший практику и занимающийся исключительно звездным небом. Практически одновременно они засекли болид, приближающийся к Земле из мирового пространства, и короткими письмами уведомили об этом директора обсерватории в Питсбурге (штат Пенсильвания), а также директора обсерватории в Цинциннати (штат Огайо). Собственно, это и осталось бы обычной историей обычного человеческого соперничества, но болид, о существовании которого совсем недавно никто даже не подозревал, вдруг стал главным объектом наблюдений всех обсерваторий мира. Расходящиеся от болида лучи были подвергнуты спектральному анализу, и выяснилось, что ядро этого свободно странствующего в пространстве тела — не газообразное, а плотное, и состоит из золота.