1854 года последовал официальный демарш с требованием вывода российских войск из княжеств. 12 июня к нему присоединилась Пруссия. 14 июня числа Высокая Порта, после соответствующих «ходатайств» из Лондона и Парижа, дала согласие на ввод в Молдавию и Валахию габсбургской армии[569]. Союзники вообразили, что добились разрыва между Веной и Петербургом со всеми вытекающими последствиями. Они ошибались. Буоль считал положение «ни мира, ни войны» наиболее выгодным для себя. Берлин отмежевался от опасного курса Вены. По словам набиравшего авторитет и силу О. Бисмарка, готовилось установление австрийского протектората, если не полное приобретение княжеств.

Л. Кошут расценивал австрийскую оккупацию, как нечто «самое чудовищное и опасное в столетии». И. Гика писал: «Великий страх и забота вселились в румынские сердца», а Ш. Голеску даже пожалел Высокую Порту: «Несчастная Турция уже не хозяйка даже у себя»[570].

6 августа посол в Вене князь Александр Михайлович Горчаков известил Буоля о решении царя вывести войска из княжеств. Габсбургское командование в бой не рвалось и не спешило догонять уходящих русских. Эвакуация растянулась на три месяца, а Франц Иосиф известил Николая, что был «изумлен быстротой, с которой был совершен отход». Далее шли «разъяснения»: занятие Молдавии и Валахии одними турками грозило непредсказуемыми последствиями, и человеческий долг требовал от него воспрепятствовать подобному развитию событий. Буоль «про себя» изъяснялся проще и откровеннее: «Княжества у нас в кармане»[571]…

* * *

Вступившие в Бухарест первыми турки объявили: отныне всем будет ведать и распоряжаться Высокая Порта. Австрийцев Омер-паша встретил неприветливо. Хорват по рождению, подданный Габсбургов, дезертир из их армии, он мог бы вести себя повежливее с бывшими соотечественниками. Австрийцы обратились с прокламацией к жителям, турки срывали ее со стен и заборов. Потребовалось вмешательство высших властей, чтобы как-то наладить отношения между союзниками и сообщниками.

В конце 1854 года корпус Омер паши отправился в Крым, в княжествах остались символические силы, обозначавшие турецкое присутствие. Австрийцы пришли гласно, как представители дружественной державы, а потому не могли открыто сесть на шею населению и прибегать к реквизициям. Официально им надлежало расплачиваться за продовольствие и фураж для войск. Сперва они рассчитывались бумажными деньгами, котировавшимися на 20–30 % ниже серебра, позже – квитанциями, расплата по которым растягивалась на годы. Размещение в казармах и частных домах, лечение в больницах вообще производились бесплатно. Офицеры располагались с удобствами, даже лейтенанты в двухкомнатных квартирах с кухней. Жилец порой выдвигал требования, хозяину непонятные: например, поставить в комнату гардероб или даже шифоньер – вещи, тому неведомые, поскольку обыватели по старинке обходились сундуком. Отсюда – споры, ссоры, драки. С турками, до их ухода, возникали сложности специфического свойства: следовало отдавать честь их офицерам, а среди них встречалось немало венгров и поляков, дезертировавших прежде из австрийской армии.

Не налаживались контакты и наверху. Генерал Н. А. Коронини-Кронберг, командовавший войсками, в прежние годы преподавал военное дело наследному принцу Францу Иосифу и сделал на том карьеру. Он задался целью изгнать из княжеств дух мятежа. Последовала массовая высылка подозреваемых, включая людей самых умеренных взглядов.

1854 и 1855 годы выдались засушливыми и неурожайными, сборы зерна упали вдвое, его продажа оккупантам превратилась, по сути дела, в конфискацию. Мало кто из бояр соглашался служить австрийцам, способствуя тем самым разорению княжеств. Языковый барьер мешал светскому общению. Очень немногие офицеры владели французским языком, распространенным в салонах. Вдобавок ко всему они отличались немецкой бережливостью, а молдавско-валашское боярство страдало расточительностью.

И современники, и исследователи единодушны в резко отрицательной оценке австрийской оккупации, включая даже тех, кому по должности следовало занимать иную позицию. Французский консул Беклар писал: «Австрийцы, вступив в княжества, совершили ошибку, обращаясь с жителями как с побежденным народом. Они взимали в свою пользу тяжелые поборы. Офицеры всех чинов жили с бережливостью, доходившей до скупости», отталкивавшей от них румынский «свет». Напрашивалось сравнение в русскими. Их офицеры, особенно в высоких чинах, блестящие и приветливые, щедрые до расточительности, стремились к удовольствиям и предавались карточной игре: «Салоны Ясс и Бухареста были для них открыты. Они встречали здесь общество, весьма на них похожее, поверхностное и элегантное, без чванства, любящее роскошь, украшения и празднества». С российскими офицерами можно было договориться с полуслова, они предавались тратам, розничная торговля при них процветала, а при австрийцах она захирела.

Беклар отмечал строгую дисциплину в царских войсках: «Русские генералы понимали, что самое верное средство успокоить жителей – это быстро проявить по отношению к ним справедливость».

Солдаты, привыкшие к суровой жизни, по словам Беклара, установили вполне сносные отношения с населением, они оказывали услуги хозяину дома, он принимал их за своим столом, они крестились на ту же икону в углу. В холодные ночи они не требовали для себя даже одеяла на ночь, укрываясь шинелью. А с австрийцами холодность перерастала во вражду, следовали драки, акты насилия и репрессии.

Даже такой русофоб, как И. К. Брэтиану, будущий вождь либералов, свидетельствовал: когда русские эвакуировали княжества, турки, заменившие их, «своими грабежами и насилиями, заставили пожалеть об их уходе». Д. Гика удостоил войска генерала М. Д. Горчакова комплимента, отметив «великолепную дисциплину армии и старание руководителей в возможно большей степени смягчить тяжесть оккупации для жителей»[572].

* * *

Венский профессор Л. фон Штерн в серии статей восторженно отзывался о природных богатствах Молдавии и Валахии, скорбел о тяжелой участи их жителей, но отрицал наличие в молдавско-валашском обществе элементов, способных вырвать их из состава Османской империи. Естественно, задача приобщения княжеств к европейской цивилизации выпадала на долю германского гения, представленного в данном случае Габсбургской монархией. И шли практические соображения, разработанные конкретно и толково: установить австрийскую монополию на навигации по Дунаю и другим рекам, учредить компанию для разработки природных богатств, включая леса, вложить капиталы в обрабатывающую промышленность, взять в свои руки почту, телеграф и пути сообщения, поощрять переселение в княжества подданных монархии. Австрия, пришел к выводу князь A. M. Горчаков, «жаждет осуществления выдвинутого Штерном плана»[573].

Но предпосылок, сил и предприимчивости для претворения в жизнь всего замышляемого не хватало. Банковская система, через которую можно было в одночасье установить контроль над экономикой княжеств, в них отсутствовала. Да и воротилы австрийского капитала опасались вкладывать средства в зыбкую балканскую почву, подверженную всем видам социальных, национальных и международных потрясений, их пугала заведомо профранцузская ориентация молдавско-валашской элиты. Вопрос о строительстве железной дороги за рамки разговоров так и не вышел. С другой стороны, оккупанты оставили после себя кое-что полезное: шоссейные дороги связали Яссы и Бухарест с границей и оттуда – с Веной, появились портовые сооружения в Галаце, Джурджу, Олтенице, Турну-Северине.