— Вы правы. По отношению к вам допущена ошибка. Проглядели, когда вы стали шкурником и паразитом. Лечить вас можно только огнем, боем. Идите.

Он продолжал стоять, и я не выдержал.

— Убирайтесь!..

Потом прикрутил коптящий фитиль. Углы и стены растворились в полумраке.

Почти три года войны. Такой опыт приобретен всеми, что, казалось бы, не должно быть больше ни подлости, ни шкурничества. Но все это еще существует. Кончится война, а борьба с этим будет продолжаться…

Конец войны, послевоенная пора всегда рисовались нам чем-то слепяще радостным. И тут, пожалуй впервые, к мысли о будущем применилась неясная тревога. Я осязаемо почувствовал всю сложность политической и воспитательной работы на заключительном этапе боев. И не только на заключительном. Но и после боев…

Из будущего мысли возвращались в сегодняшнее, в поисках сравнений уходили в минувшее.

Четыре месяца непрерывных боев. Почти месяц боевых действий с далеко отставшими войсковыми тылами. Третья неделя с перерезанными путями снабжения. И все же армия воюет, удерживает освобожденное!

В сентябре 1941 года, окружая войска нашего Юго-За-падного фронта, Клейст наступал из района Кременчуга на Ромны, а Гудериан на те же Ромны из района Клинцов. К Ромнам с севера и с юга подошло по три — четыре уцелевших немецких танка. И все же наши войска считали и чувствовали себя в окружении… Сколько раз случалось — просочится в тыл десяток автоматчиков, постреляет в воздух, а целый полк начинает паниковать: «Окружены!»

Теперь у нас в тылах десятки, если не сотни фашистских танков. Со стороны Станислава, Надворной, Нижнюва атакуют недавно пополненные немецкие дивизии. Мы не скрываем от бойцов сложности обстановки, да они и сами видят, что снаряды, бинты и письма доставляются по воздуху. Но я ни разу не слышал смятенного крика или трусливого шепота: «Окружены!» Танковая армия живет нормальной боевой жизнью, лишь более напряженной, чем обычно. Никаких проявлений растерянности.

Рост боевого мастерства? Безусловно. Но не только. Это и рост духовной стойкости, человеческого самосознания.

21 апреля к нам на помощь в «Заднестровскую республику» выдвигаются общевойсковые армии Москаленко и Журавлева.

Как радуется пехота, когда в наступлении ее обгоняют танки! Но не меньше радовались и танкисты, видя подходившие стрелковые полки.

Следом за пехотой по начавшим пылить дорогам, по затвердевшей грязи прибыли тылы с боеприпасами, продовольствием, горючим.

Но еще две недели гитлеровцы упрямо бросались на наши позиции в надежде прорвать их. И, вконец истрепанные в безрезультатных боях, распрощались с этой надеждой. Буковина и Прикарпатье отныне не просто освобожденная от врага земля, но и плацдарм для будущего наступления.

К середине мая фронт притих, застыл. Наша 1-я танковая получила приказ выйти во второй эшелон.

Несколько суток на приведение себя в порядок: баня, стирка, сон. Веселыми флагами полощутся на веревках и заборах портянки, комбинезоны, нательные рубахи. Их запах смешивается с запахом влажной и теплой зелени, ароматом цветущих яблонь.

А потом, как некогда под Курском, — лопата, политподготовка, изучение материальной части.

«Хорьх» прижимается к обочине, чтобы не помешать взводу, отрабатывающему строевой шаг. Командир в побелевшей от стирок, пота и солнца гимнастерке пятится спиной вдоль строя, ожесточенно отбивая рукой ритм.

— Ноги не слышу! — доносится до меня голос Пети Мочалова.

3

Сюда, за обмелевший летом Днестр, опять приехал к нам Никита Сергеевич Хрущев. Начал он не со штаба армии, а с частей. Беседовал с бойцами, выступал на митингах, хвалил за героизм и стойкость в боях, рассказывал о восстановлении городов и сел Украины. Заехал к Бойко, чтобы поздравить его со второй Золотой Звездой Героя Советского Союза. Потом снова направился в солдатские землянки, на занятия, не уставая расспрашивать бойцов и отвечать на их вопросы. Особенно интересовался бытом: как с обмундированием, едой, отдыхом? Заходил на кухни, пробовал щи, расспрашивал поваров.

В одном мотострелковом батальоне Хрущев появился после обеда.

— Все поели? — спросил у командира хозвзвода.

— Так точно, товарищ генерал.

— Расход есть?

— Никак нет.

Никита Сергеевич подошел к столу, на котором разделывали мясо, дернул ящик. Там лежал розоватый брусок сала.

— Откуда? — гневно обратился Хрущев к командиру хозвзвода и повару.

Те растерянно моргали. Никогда я не видел Хрущева таким возмущенным.

В этот день он еще не раз возвращался к случаю на батальонной кухне, который, как видно, не шел у него из ума. Позднее, уже в штабе армии, снова заговорил о нем.

— Разве у нас мало честных людей, которым можно доверить обеспечение бойцов и командиров! Неужели до этого руки не доходят?

Он с упреком смотрел на меня и на Журавлева.

— Кстати, о семьях командиров вы печетесь? Знаете, как они живут в эвакуации?

— В большинстве тяжело живут, — неуверенно ответил я. — Но точных сведений не имеем.

— Надо выяснить, — сказал Никита Сергеевич. — Многие семьи перед войной здесь жили, в Западной Украине. Пусть спокойно возвращаются. Квартиры получат в первую очередь. Незачем ждать конца войны.

Что-то припоминая, тов. Хрущев помолчал, потом продолжал:

— Вы, как мне известно, держите контакт с партийными и советскими органами. Помочь им надо транспортом, умелыми кадрами. Но иные наши военачальники и знаться не желают с местными работниками. С таких строго будем спрашивать…

Вечером ветер с Карпат развеял дневную духоту. Заходить в дом не хотелось. Вынесли стол в сад, под деревья.

Разговор шел о наших армейских проблемах и перспективах. Но Хрущев часто возвращался к делам, связанным с восстановлением народного хозяйства Украины.

— Я ж не только член Военного совета, но и секретарь украинского Центрального Комитета партии, — улыбаясь, объяснил он. — Вы как-то еще давно рассказывали мне, будто есть у вас в армии комиссованные бойцы и офицеры. Им полагается домой, а они не желают с фронта уходить. Побеседуйте с этими товарищами, объясните, что многие из них сейчас нужнее в народном хозяйстве, чем в войсках. И дайте мне знать. Мы их и работой, и жильем обеспечим — в обиде не будут.

Хрущев огляделся по сторонам:

— Славно у вас тут в садочке, деревья над головой шумят. Выстрелов не слышно. Только ненадолго эта благодать, недолго вам здесь блаженствовать. Готовьтесь к передислокации в район Броды — Дубно. Памятные места? — обернулся Никита Сергеевич ко мне.

— Не забуду до конца дней.

— Да, есть, что помнить. А между прочим, из этого района мы по приказу от 23 июня 1941 года должны были наносить по противнику концентрические удары. Небось не все даже знают о том приказе. Больно уж нереален был, по картам придуман, без учета жизненных возможностей. Но сейчас такое вполне нам по плечу. Наша промышленность теперь тридцать тысяч танков и бронемашин в год выпускает. А главное — воевать научились, кадры опыт приобрели… Вы ведь, Михаил Ефимович, тоже в этих благословенных краях войну начинали? — спросил Хрущев у Катукова.