Однако кадровый офицер тоже за словом в карман не полез:

– А что, если ты коммунист, так должен помирать от голода и холода? Да коммунистам ума не занимать! Нужно уметь маневрировать, немного потерпеть ради великой цели – мы сможем одержать окончательную победу в борьбе с оккупантами, только если сбережем революционную силу.

Тут встрял командир Цзян:

– Товарищи, товарищи, не ссорьтесь! Спокойно высказывайте свои идеи!

Рябой Чэн сказал:

– Товарищ командир, у меня есть план!

Когда он рассказал о своем плане, Мелконогий Цзян принялся потирать руки от радости и одобрительно охать.

Действуя по плану Рябого Чэна, Цзяогаоская часть под покровом ночи выкрала больше сотни собачьих шкур, которые отец и дедушка приколотили к полуразрушенной стене, а заодно прихватили несколько десятков винтовок, спрятанных в пересохшем колодце. Они слепо подражали отцу и дедушке, охотились на собак, чтобы питаться собачатиной и восстановить физические силы, а заодно обрели и зимнюю одежду, поскольку каждому досталось по собачьей шкуре.

После затяжной холодной весны на бескрайних просторах дунбэйского Гаоми появился отряд героев в собачьих шкурах. Они провели больше десятка сражений, заставляя солдат марионеточных войск, особенно двадцать восьмой полк под командованием Чжан Чжуси, паниковать при одних только звуках собачьего лая.

Первый бой состоялся второго числа второго лунного месяца. В этот день, по преданию, дракон поднимает голову[136]. Солдаты Цзяогаоской части, закутанные в собачьи шкуры и с винтовками в руках, прокрались в местечко под названием Мадянь и окружили расквартированную там девятую роту двадцать восьмого полка Чжан Чжуси и небольшой отряд японцев. Под казармы была отведена бывшая школа – четыре ряда зданий из темного кирпича с черепичными крышами, обнесенные высокой стеной с колючей проволокой. Еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году японцы в центре школьной территории выстроили сторожевую башню, но не уделили должного внимания фундаменту, и поэтому, когда в прошлом году полили осенние дожди, земля под башней стала оседать, и она покосилась. Японцы покинули ее, а потом и вовсе обрушили. Пришли холода, строительные работы вести уже было нельзя, а потому японцы и девятая рота марионеток размещались в четырех рядах школьных зданий.

Командир девятой роты был родом из дунбэйского Гаоми. Про таких говорят «жестокое сердце и безжалостные руки», а на лице его всегда красовалась слащавая усмешка. Зимой он начал собирать кирпичи, камень и доски, чтобы построить новую сторожевую башню, и при этом страшно разбогател. Простой народ ненавидел его до глубины души.

Мадянь входила в состав северо-западного уезда Цзяо и граничила с дунбэйским Гаоми. Отсюда до места дислокации Цзяогаоской части было тридцать ли. Солдаты Цзяогаоской части отправились туда с заходом солнца. Некоторые местные жители увидели такую картину: в кроваво-красных закатных лучах двадцать с лишним бойцов Восьмой армии, пригнувшись, вышли из села. На каждом была надета собачья шкура мехом наружу, а хвост болтался между ног. В солнечном свете шкуры лоснились и переливались разными красками. Это было красиво и диковинно, будто в поход выступила армия оборотней.

Выходя первый раз в собачьих шкурах, солдаты Цзяогаоской части и впрямь ощущали себя оборотнями. Когда они видели, что солнечный свет словно кровью заливает шкуры на боевых товарищах, их ноги делались вдруг легкими-легкими, будто они ехали на облаках, и весь отряд шел, то ускоряя шаг, то замедляя, словно стая псов.

На плечи командира Цзяна была накинута большая шкура красного пса – наверняка это был наш Красный. Он шел впереди всех, семеня маленькими ногами, ветер трепал собачий мех, толстый собачий хвост висел между ног, и кончик его подметал землю. Рябой Чэн накинул черную шкуру, на груди у него болталась холщовая сумка, в которой лежало двадцать восемь ручных гранат. Все были закутаны в шкуры на один манер: передние лапы связывали веревкой, образовавшуюся петлю набрасывали на шею, по бокам шкуры пробивали две дырки, вставляли веревки и завязывали на животах в районе пупков.

Они тайком вошли в Мадянь уже далеко за полночь. Холодные звезды усеяли небо, иней лег на землю. У солдат Цзяогаоской части мерзли животы, зато спина была в тепле. Когда они добрались до деревни, несколько собак по-дружески залаяли на них. Один молодой озорник несколько раз тявкнул, передразнивая собак, и внезапно всем бойцам словно горло обожгло – им тоже ужасно захотелось лаять. Однако спереди раздался приказ командира отряда:

– Не передразнивайте собак! Не лаять!

В соответствии с данными разведки и давно уже выработанным планом бойцы устроились в засаде в сотне метров от главных ворот казармы – там были свалены в кучу кирпичи и камни, чтобы весной возвести сторожевую башню.

Мелконогий Цзян сказал Рябому Чэну, устроившемуся рядом:

– Рябой, пора!

Рябой Чэн тихонько приказал:

– Шестой, Чуньшэн, пошли!

Для удобства Рябой Чэн снял с груди сумку с гранатами, нащупал одну с деревянной ручкой, а сумку передал высокому солдату со словами:

– Когда закончу у ворот, быстро поднесешь ее мне.

Солдат покивал.

Слабый свет звезд падал на землю. В казарме японских солдат и марионеток висело больше десятка походных фонарей, а во дворе стоял полумрак, как в сумерки. Перед воротами ходили, отбрасывая длинные тени, два солдата из марионеточных войск, похожие на привидения. Из-за кучи кирпичей выскочил старый черный пес и куда-то радостно умчался, а за ним погнались белый и пестрый. Кусая друг дружку и катаясь по земле, они добежали до ворот. В тени груды досок, сваленных шагах в двадцати от дороги, собаки сплелись в один клубок, и издали казалось, будто они отнимают друг у друга что-то вкусное.

Мелконогий Цзян с удовольствием наблюдал за представлением, которое мастерски разыгрывали Чэн с товарищами, но невольно вспомнил, каким глуповатым и слабым показался ему Чэн, когда только-только пришел в отряд, – чуть что, лил слезы и сопли, как баба.

Чэн и двое парней терпеливо изображали собачью грызню, а двое дозорных застыли и прислушивались, потом один подобрал камень и с силой метнул в собак, сердито выругавшись:

– Гребаные псы!

Рябой Чэн изобразил поскуливания побитого пса. Вышло так похоже, что командир Цзян не удержался от смеха.

После того как был разработан план нападения на Мадянь, бойцы Цзяогаоской части начали учиться лаять. Рябой Чэн пел арии пекинской оперы[137] и играл на соне, у него были сильные легкие и звонкий голос, поэтому во всей части именно он стал чемпионом по собачьему лаю. У Шестого и Чуньшэна тоже неплохо получалось, поэтому им троим и доверили задание отвлечь и уничтожить часовых.

Марионетки не выдержали и со штыками наперевес осторожно двинулись в сторону кучи досок. Собаки начали грызться еще радостнее, а когда часовых отделяло от них несколько шагов, прекратили громко лаять и заскулили – вроде как им страшно, но и уйти жалко.

Часовые сделали еще шаг вперед, и тут Рябой и два его помощника подскочили с земли, будто три молнии в тусклом свете фонарей, падавшем на собачьи шкуры. Граната Рябого Чэна ударила одного из часовых по голове, а Шестой и Чуньшэн пронзили второго штыками в грудь. Оба солдата рухнули на землю, словно мешки с песком.

Поскольку все бойцы Цзяогаоской части были в собачьих шкурах, они бросились во вражеский стан, будто стая собак. Рябой Чэн около ворот получил обратно свою сумку с ручными гранатами и, как безумный, помчался в здание с черепичной крышей.

Тишину ночи нарушили выстрелы, взрывы гранат, крики и стоны японских чертей и солдат марионеточных войск, смешавшись с лаем собак по всей деревне.

Рябой Чэн прицелился в окно и одну за другой забросил туда двадцать ручных гранат. Звуки взрывов и стоны раненых напомнили ему о том, как пару лет назад японцы закидывали гранатами мастерские по изготовлению соломенных сандалий. Однако он не ощущал радости от свершившейся мести. Напротив, схожесть картин вызвала острую боль, словно кто-то острым ножом прочертил глубокую борозду прямо на его сердце.

Бой стал самым крупным за все время с момента основания Цзяогаоской части. Это