Надсмотрщики ударами кнутов согнали рыдающих девушек и женщин в маленький дворик, охраняемый огромными черными стражниками с пиками, где с пленниц сорвали одежду и оставили обнаженных дрожать под открытым небом. У нее отняли подаренный монахом Пасториусом кожаный мешочек с миниатюрой святой Амелии и глиняный медальон из Бадендорфа. Это был кусочек ее родной Германии — сделанный из немецкой глины немецкими руками. Где бы она ни находилась, душа ее навсегда осталась там. Его забрали вместе с образком, который помог бы ее отцу узнать ее. Как их теперь вернуть?

Появилась грозного вида женщина, в башмаках на очень высокой платформе, в коническом головном уборе, из-за которого она казалась еще выше. Она останавливалась возле каждой плененной женщины и спрашивала: «Мусульманка?» Дождавшись ответа, бегло осматривала несчастную и произносила одну-единственную фразу: «В кухню», или: «В прачечную», «В бараки», или: «На невольничий рынок». Когда женщина добралась до нее, Катарина уже успела заметить, что называвшим себя мусульманками доставалась работа во дворце, остальных же отправляли на невольничий рынок, либо — что еще хуже — в бараки развлекать стражников.

Не успела женщина даже задать вопрос, как Катарина выпалила: «Ла иллаха илла Аллах!», что означало «Нет Бога кроме Аллаха», — основную исламскую молитву, которую она слышала от доктора Махмуда.

Женщина подняла брови:

— Ты мусульманка?

Катарина закусила губу. Доктор Махмуд достаточно много рассказал ей об исламе, и то, что она знала из Корана, помогло бы ей сойти за единоверку этой женщины. Но она вспомнила дона Адриано, его верность Святой Деве и его обет защищать христианских странников, и, зная, что его будут пытать за веру и что он никогда бы не отрекся, она опустила голову и тихо сказала:

— Нет, госпожа, я христианка. Но я умею читать и писать, — быстро добавила она, надеясь, что, может быть, это спасет ее от участи других женщин, потому что она подозревала, что жизнь в дворцовых кухнях и прачечных тяжелая и недолговечная.

Женщина уделила Катарине чуть больше внимания, чем остальным, — осмотрела ее руки и зубы и спросила, кто она по крови, на что Катарина ответила, что она — знатного рода. Наконец женщина дала знак своему помощнику, и тот провел Катарину через двери, за которыми, к своему удивлению, она увидела баню, где было множество полунагих девушек и женщин. Здесь ее хорошенько отмыли, при этом прислужница бормотала что-то о том, что христиане не слишком часто моются. С ее тела удалили все волосы, что, как она узнала позже, предписывал Коран как женщинам так и мужчинам.

Ей дали чистую одежду — необычный наряд, состоявший из длинной накидки, шаровар и покрывала, чтобы закрывать лицо, и, после того как Катарина ответила на несколько вопросов и продемонстрировала свое искусство владения швейной иглой, ее зачислили в свиту хозяйки нарядов. Вскоре она узнала, что это ее положение, каким бы низким и унизительным оно ни казалось, все же позволяло ей беспрепятственно ходить по всей женской половине дворца в компании швей, каждая из которых занималась отдельным видом рукоделия. Катарине сказали, что, если она хорошо себя покажет, то, возможно, когда-нибудь ее сделают хранительницей ниток, которая должна только раздавать нитки для вышивания и у которой есть свои помощницы. Хоть эти слова были сказаны для того, чтобы обрадовать ее и ободрить, для Катарины это прозвучало как приговор, потому что это означало, что она до конца своих дней будет жить в этом дворце.

Так она начинала свою новую жизнь в роскошном дворце султана в Константинополе. Никому не было интересно, что она — подданная Германии, разыскивающая своего отца, и что она родилась свободной женщиной с определенными правами, а может быть, даже происходит из знатного рода. Никого не интересовало о ней вообще ничего, даже ее имя, потому что во дворце султана жили тысячи рабов и слуг, которых всех когда-то привезли сюда насильно. Они смирялись и жили в этих высоких стенах, а многие даже обращали такое положение вещей себе на пользу и добивались высоких постов, приобретая богатство и политическое влияние.

Сераль, представлявший собой целый комплекс строений, расположенных среди зеленых насаждений и обнесенных высокими стенами, стоял на холме с видом на форум Феодосиуса и знаменитые султанские конюшни, где было четыре тысячи лошадей. И в этом изолированном экзотическом мире Катарина впервые в жизни попробовала рис и приучилась пить кофе утром, днем и вечером. Она также приучилась по пять раз на дню падать на колени для молитвы, и при этом сердце ее обливалось кровью, потому что доктор Махмуд так же молился в их саду в Бадендорфе, во время путешествия по Янтарному Пути и на борту злосчастного португальского корабля. Катарина молилась о доне Адриано, — она отчаянно надеялась, что он жив и находится где-то неподалеку, и о своем отце, укрепляясь в своем намерении добраться до Иерусалима, чтобы разыскать его.

Женщины, жившие в императорском гареме, делились на две категории: наложниц и их прислужниц. Наложницами были женщины, из-за своей красоты, осанки и обаяния подпадавшие под определенные критерии и поэтому отобранные для постельных утех султана. А их прислужницы, среди которых были и чернорабочие, и женщины, обладающие определенными умениями и знаниями, должны были выполнять тысячи прихотей наложниц. Катарина должна была украшать ткани и материи, и без того невообразимо роскошные, всякими завитушками и финтифлюшками. Но ее, по крайней мере, не отправили работать на кухню или в баню, где нужно было греть воду (в других местах эту работу выполняли мужчины, но ни один мужчина не допускался в сераль).

Катарина знала, что на другой половине дворца существует другой мир — настоящий мир, где есть торговля, наука и мужчины. В верхней части Императорских Ворот были тайные покои, откуда жены султана, никем не видимые, смотрели на парады, и откуда Катарина наблюдала за бесконечными процессиями иностранных сановников, посетителей, послов, глав государств, ученых и художников. Это был век исследований и открытий, а султан считал себя просвещенным государем, поэтому двери его дворца были открыты всему миру. Через мраморную арку проходили конкистадоры с привезенными из Нового Света индейцами — ацтеками и инками, которых они приносили в дар султану. Эмиссары от двора Генриха VIII привозили книги и музыкальные произведения, сочиненные лично королем. А из Италии прибывали художники, которые делились новыми мыслями по поводу живописи и скульптуры. Когда Катарина видела этих европейцев, проезжавших внизу на лошадях, ей хотелось крикнуть: «Я здесь! Пожалуйста, заберите меня!» Но, несмотря на то, что от настоящего мира ее отделяло лишь несколько высоких стен, для женщин императорского гарема он был так же недостижим, как звезды на небе.

Хотя порой Катарине казалось, что она сойдет с ума в этой золотой клетке, а по ночам она часто плакала в подушку, она молчала и потихоньку вливалась в рутину этого нереального мира, выполняя приказания швей, делая свою искусную работу, наблюдая и прислушиваясь, пока она считала дни и обдумывала возможность побега. Она осторожно расспросила о человеке, которого захватили в плен вместе с ней и отправили в Константинополь на одном невольничьем судне. О христианском испанском рыцаре. Она также расспрашивала про вещи, которые отбирали у пленников, потому что среди них было и то, что принадлежало ей и что она отчаянно желала получить назад. Но наталкивалась лишь на равнодушие и пустые взгляды.