Традиция расхищать финансы у национальной элиты появилась задолго до обретения страной независимости в 1946 г. Еще в 1916 г. Вашингтон передал всю финансовую власть и большую часть законодательной власти своей колонии, а кроме того, спонсировал создание достаточно большого государственного инвестиционного банка. Филиппинский национальный банк (Philippine National Bank, PNB) был основан с целью финансировать развитие колонии в лучших традициях воспитания «молодой промышленности» в самих Штатах. Американский генерал-губернатор Фрэнсис Бёртон Харрисон пообещал, что банк «будет способен поддержать любые усилия правительства, направленные на развитие страны»{438}. PNB сделался официальным местом хранения всех правительственных средста и в течение пары лет накопил две трети всех активов национальной банковской системы.

Оставалась проблема: кого или что кредитовать PNB? Филиппинская экономика строилась вокруг так называемых «договоров о свободной торговле» c США, в реальности представлявшими собой протекционистские сделки, которые заставляли колонию сосредоточиваться на сельском хозяйстве{439}. Сельскохозяйственный экспорт с Филиппин в США не облагался ввозными пошлинами, в то время как экспортеры, не связанные с колонией, наталкивались на практически непреодолимые тарифные барьеры.

Хотя в 1930-х гг. сахар, кокосовые орехи и другие сельскохозяйственные культуры составляли 80 % всего объема внешней торговли государства, экспортная дисциплина в нем не работала, поскольку без различия в ставках таможенных пошлин продукция была неконкурентоспособна. (Вот почему, после того как в 1970-х гг. Америка урезала Филиппинам не облагающиеся пошлиной экспортные квоты, сельскохозяйственный сектор страны остался совершенно беспомощным в силу своей неэффективности.) Но предпринимателям на это было наплевать. Филиппинская элита строила поместья и разбивала плантации, яростно сопротивляясь любым политическим попыткам заставить ее производить товары на экспорт. В таких условиях просто не существовало предпринимателей, которые соблюдали экспортную дисциплину и которых мог бы поддержать своими займами PNB, отсутствовала полезная информационная обратная связь со стороны внешних рынков, и поэтому государственный инвестиционный банк представлял собой бомбу замедленного действия. Спустя каких-нибудь пять лет после того, как в 1916 г. власть была передана Маниле, PNB обанкротился в первый раз, ссудив огромные суммы местным олигархам, не сумевшим расплатиться по своим займам.

Так возникла модель воровства и растрат, которые на Филиппинах никогда и не переводились. Уже через три года после получения независимости в 1946-м государство снова оказалось на грани банкротства, растранжирив $ 620 млн из средств на восстановление страны, оставленных уходящими колониальными властями{440}. Начиная с 1950-х гг. Филиппины стали в Восточной Азии своего рода наркоманом у МВФ и Всемирного банка, хотя им предлагалось больше различных программ и планов «повышения эффективности», чем любой другой стране в этом регионе, в попытках остановить «кровоизлияние» их финансовой системы. В конце 1950-х Филиппинам была предписана приватизация банковской системы (то же самое советники правительства США в 1957 г. предложили сделать и Ли Сын Ману в Южной Корее). Но в отсутствие экспортной дисциплины банки просто превратились в личные копилки для предпринимательских семейных кланов, в то время как издержки по любым неудачным проектам продолжали брать на себя Центральный банк и государство. К тому времени, как в 1965 г. президентом Филиппин был избран Фердинанд Маркос, в стране насчитывалось 33 частных банка, и почти каждое крупное бизнес-семейство контролировало как минимум один из них. В 1964 г. случилось первое в бесконечной серии банкротств частных банков, когда Republic Bank, принадлежавший предпринимателю, занимавшемуся как виноделием, так и древесиной, рухнул, и его пришлось передать PNB{441}.

Фердинанд Маркос пришел к власти с обещанием радикальных перемен. В качестве и избранного президента, и военного диктатора с 1972 г. он делал те же самые политические заявления перед своим народом, что и Пак Чон Хи, избранный президентом в 1963 г. и ставший диктатором через несколько дней после Маркоса в 1972 г.{442} Филиппинский лидер поклялся, что будет осуществлять земельную реформу, бороться за промышленное развитие и приструнит, как он выразился, «старых олигархов», тех же, кого Пак называл «раскрепощенными аристократами». Оба государственных мужа определили симптом проблемы – предпринимателей, мало способствовавших национальному развитию. Но, в отличие от Пака, Маркос не навязывал экспортные требования и не взял на себя снова контроль над приватизированной банковской системой. За время пребывания его у власти провалы в финансовом секторе усугубились до предела, из-за того что предприниматели использовали свои частные банки для собственного обогащения самым бесстыдным образом.

Больше всего они злоупотребляли льготными кредитами. Как и в Южной Корее, филиппинский Центральный банк переучитывал займы коммерческих банков, но без всякого акцента на соблюдение экспортных требований и без промышленной стратегии, способной привести к экспорту{443}. Двое ученых, которые наблюдали за деятельностью Центрального банка Филиппин в начале 1980-х гг., пришли к одному и тому же выводу: «…основанием для переучета векселей могла служить буквально любая экономическая деятельность. ‹…› Центральный банк – это „кредитор первой инстанции“»{444}. Они отметили, что под переучет векселей попадали все займы, в том числе на торговлю табаком, переработку кокосовых орехов и даже торговлю акциями (последняя была введена вслед за докладом Всемирного банка и МВФ, призывавшим к расширению филиппинских рынков ссудного капитала){445}.