Таня уткнулась лицом в плечо мужа, отыскала ощупью ямку над его ключицей, созданную, как она уверяла, специально для ее подбородка, и затихла. Уржумцев замер на месте, боясь пошевелиться, чтобы не вспугнуть Таню. И время приостановило свой бег, чтобы они оба могли беспрепятственно вжиться в эту минуту и по достоинству оценить ее — одну из самых счастливейших минут во всей их жизни.

В саду тучно ударилось о землю крупное яблоко. Таня встрепенулась и сказала убежденно:

— Вот увидишь: будет мальчишка!

— Почему ты так думаешь? — удивился Уржумцев. — Заранее ведь нельзя знать.

— Пусть нельзя, — милостиво согласилась Таня, снисходя к мужской его непонятливости.

И в голосе ее прозвучало превосходство, идущее, кажется, от того, что природа-матушка вывела ее сейчас на первое место в их семье, а его потеснила. И он сразу же безропотно принял это новое ее превосходство и охотно подчинился жене. А что ему еще оставалось? Ведь его роль в предстоящем таинстве рождения их ребенка уже сыграна, а главное теперь предстоит совершить ей. Она снова взяла верх над ним, но это уже больше не обижало Уржумцева.

— Ну и пусть нельзя знать заранее, — упрямо повторила Таня. — А мне все равно хочется, чтобы у нас был мальчишка и чтоб он был забияка и много ел. Терпеть не могу детей, которых надо упрашивать съесть каждый кусок. Так и стукнула бы по затылку!

Она говорила таким тоном, будто порядком уже намучилась в своей жизни с капризными детьми.

— Это ты только сейчас хорохоришься, — поддел ее Уржумцев, незаметно для себя впадая в привычный тон шутливых их перепалок. — А потом сама первая его избалуешь!

— Это я-то?

Таня снисходительно усмехнулась, и Уржумцев уверился вдруг, что она станет строгой и взыскательной матерью…

— Если родится девочка, назовем Светланой, хорошо? — быстро, словно припомнив вдруг что-то, сказала Таня.

— А если парнишка — Игорь! — подхватил Уржумцев.

Таня поморщилась.

— Не нравится мне это имя… Есть в нем этакое покушение на красивость, что ли. И у соседей тоже Игорь: кликнем своего, а прибежит соседский! И в школе сейчас сплошные Игори… Такая путаница! Уж слишком это имя заделалось сейчас модным, давай не будем плыть по течению и проявим самостоятельность, а?

— Тогда — Петька?

— А это слишком уж просто и… Петухом дразнить будут! Тут надо все учесть: ведь один раз на всю жизнь выбираем. А то еще разобидится наследник: ну и дали предки имечко!.. Знаешь, не будем пока решать: мы тут голову ломаем, а вдруг дочка народится? Не к спеху, успеем еще…

Что-то не понравилось Уржумцеву в последних ее словах, а что именно, он и сам толком не понял. Вроде бы неполной искренностью и хитринкой от них повеяло.

— Нет, давай уж сейчас! — заупрямился он. — Предварительная прикидка. А разонравится потом — никто нам не помешает другое имя выбрать. Все в наших руках, и время еще есть.

Таня внимательно посмотрела на него, словно хотела понять, что стоит за этой его настойчивостью.

— Ну, прикидка так прикидка, — согласилась она. — Что ты предлагаешь? Говори, ведь имен так много…

— Называй ты.

— Нет, теперь твоя очередь… Ведь сын же!

Чутьем, обостренным всеми событиями этого дня, Уржумцев догадался вдруг, что Таня выбрала уже имя их сыну и только хочет, чтобы он сам его назвал. И он знал, какого имени она от него ждет, но сразу не решился произнести это трудное для него имя.

— Может, Шуркой назовем? — спросил он беспечно, оттягивая время.

Таня повертела головой, привыкая к новому имени.

— Что ж, имя ничего себе, — признала она. — Но ведь тогда он станет у нас Александром Александровичем, а одинаковое имя и отчество всегда, по-моему, свидетельствуют о некоторой ограниченности родителей… Ты не находишь?

Было заметно, что ей самой понравилось, как ловко она забраковала и это имя: Таня даже легонько усмехнулась, радуясь убедительности своих доводов. И тогда Уржумцев сказал небрежно, сам удивляясь своему спокойствию:

— А если… Андреем назвать, а?

Ресницы Тани дрогнули.

— Андрей… — тихо повторила она, вслушиваясь в звуки этого дорогого и запретного для нее имени. — Андрей… Знаешь, а это неплохо звучит! Андрей Александрович… Андрейка, ты опять не сделал уроков!.. Так и решим, ладно?

Она все еще хитрила… Как попала в эту колею, так и не может из нее выбраться. Поступи так другой человек, — и это свидетельствовало бы о закоренелой недоверчивости и мелочности натуры, а в Тане все преломлялось для Уржумцева как-то по-иному. Или это любовь его все переиначивала, чтобы обелить ее? Кто теперь разберет!

В упорстве, с каким она пыталась скрыть от него прежнюю свою любовь, было что-то наивное, даже детское. Это так ясно стало теперь Уржумцеву. И даже невольная ее жестокость, которой это упорство оборачивалось для него, была тоже, в сущности, какой-то несовершеннолетней, сродни той, когда дети причиняют боль своим близким не от злого сердца, а просто потому, что не в силах предвидеть всех последствий своего поступка.

Ну что ж, раз ей так хочется, чтобы он ничего не знал про эту ее студенческую еще любовь, он и не будет знать — не покажет вида, что знает. Уржумцев был уверен: и он сам, и его любовь к Тане справятся и с этим испытанием, хотя его могло бы и не быть. Но пусть будет, раз Таня не может пока без этого обойтись. Он и не такое ради нее готов выдержать.

Уржумцеву показалось вдруг сомнительным и даже скверным, что он вот выведал все про Андрея, а Таня даже и не подозревает этого. Выходит, они поменялись местами, и теперь он что-то скрывает от нее. Или совсем без такого вот умолчания не проживешь? И даже с любимым человеком нельзя быть до конца откровенным — ради его же блага? Кажется, это именуется ложью во спасение, — навыдумывало просвещенное человечество!

И не понимал он уже, почему его так задело, что Таня ничего не сказала ему об Андрее. Зачем ему так уж понадобилось ее признание? Похоже, на самом донышке его обиды пряталось что-то мелкое, жестокое, позорящее и его самого и Таню, а главное — всю их любовь. «Вот ты посмела до встречи со мной полюбить другого — так кайся теперь и держи ответ перед грозным мужем!» Так, что ли? А сам еще обвинял Таню в мелочности. Видно, в нем говорила тогда слепая обида, и она-то и его самого сделала на время слепым и мстительно-жестоким…

Стороной прошла у Уржумцева мысль: значит, он все-таки не ошибся, и память о том давнем Андрее до сих пор дорога Тане. Но весть