Стереотипное представление об эмоциях еще хуже, когда жертвой домашнего насилия становится афроамериканка. Архетипичная жертва в американской культуре пуглива, пассивна и беспомощна, но в афроамериканских сообществах женщины иногда нарушают этот стереотип, яростно защищая себя от предполагаемых агрессоров. Давая сдачи, они укрепляют другой стереотип о женских эмоциях — «разъяренная черная женщина», который также проник в правовую систему США. Этих женщин самих чаще обвиняют в домашнем насилии, даже притом, что их действия были самообороной и были не такими серьезными, как исходное посягательство. (Здесь не применяют никакого права защиты территории!) А если они травмируют или убьют своего предполагаемого обидчика, это обычно намного хуже для них, чем для белых американок в той же ситуации[520].

Например, рассмотрим случай Джин Бэнкс, афроамериканской женщины, которая ударила ножом и убила своего сожителя Джеймса Макдональда после того, как тот годами ее избивал, иногда так серьезно, что ей требовалась медицинская помощь. Однажды, когда оба они выпили, во время спора Макдональд толкнул Бэнкс на пол и попытался исполосовать ее серпом. Защищаясь, Бэнкс схватила нож и ударила его, попав в сердце. Она заявила, что это была самозащита, но была обвинена в убийстве второй степени. (Сравните это со случаем белой Джуди Норман, у которой было более слабое обвинение, убийство в состоянии аффекта)[521].

Рассерженные женщины страдают не только в случаях домашнего насилия. Судьи приписывают разъяренным жертвам изнасилования негативные личностные характеристики всякого рода, которые они не склонны приписывать разъяренным мужчинам, ставшим жертвой преступления. Например, когда женщина была изнасилована, судьи (а также жюри и полиция) ожидают, что на свидетельском месте она будет выражать горе, что скорее способствует более серьезному приговору для насильника. Когда же женщина-жертва выражает гнев, судьи негативно оценивают ее. Эти судьи поддались еще одному варианту феномена «злой стервы». Когда люди воспринимают эмоции у мужчины, они приписывают их ситуации, но когда люди воспринимают эмоции у женщины, они соединяют их с личностью. Она стерва, а у него был просто плохой день[522].

Вне зала суда мы обнаруживаем законы, в которых гендерные стереотипы предписывают приемлемые эмоции, которые мы должны ощущать и выражать. Законы об абортах в том виде, как написаны, сигнализируют, какие эмоции должна испытывать женщина, а именно угрызения совести и вину, в то время как облегчение и счастье не упоминаются. Дискуссия о легальности однополых браков в известном смысле была спором, должен ли закон разрешить романтическую любовь между лицами одного пола. Законы об усыновлении для гомосексуалистов поднимают вопрос, равна ли отцовская любовь материнской[523].

В целом для юридического взгляда на эмоции мужчин и женщин нет научных оправданий. Это всего лишь предрассудки, проистекающие из устаревшего взгляда на человеческую природу. Примеры, которые я выбрала, дают только малый срез вопроса, как с правовой стороны, так и с научной. Например, я едва задела поверхность стереотипов об эмоциях этнических групп, которые сталкиваются с аналогичными проблемами как в судах, так и вне их. До тех пор пока закон кодифицирует стереотипы об эмоциях, люди продолжат быть мишенью непоследовательных решений[524].

* * *

Когда Стефания Альбертани признала себя виновной в одурманивании наркотиками и убийстве собственной сестры, не говоря о предании трупа огню, ее защита предприняла смелый шаг и обвинила ее мозг.

Томография мозга установила, что две зоны в коре Альбертани содержали меньше нейронов, чем было у контрольной группы из десяти здоровых женщин. Этими зонами были островок головного мозга (который, по заявлению защиты, был связан с агрессией) и передняя часть поясной извилины (которая якобы была связана со снижением запретов). Два эксперта-свидетеля заключили, что «причинно-следственная связь» между структурой ее мозга и ее преступлением была возможна. После этих показаний наказание Альбертани было сокращено с пожизненного заключения до двадцати лет[525].

Судебные решения наподобие этого, которое стало сенсацией в Италии в 2010 году, становятся все более частыми по мере того, как юристы используют в стратегии защиты открытия нейронаук. Но оправданны ли эти решения? Может ли структура мозга объяснить, почему некий человек совершил преступление? Может ли зона определенного размера или принадлежности действительно вызывать смертоносное поведение, а на судебном процессе сделать обвиняемого менее ответственным за преступление?[526]

Юридические доводы вроде тех, что использовала защита Альбертани, значительно искажают данные нейронаук и выводы, которые можно из них извлечь. Просто невозможно локализовать сложную психологическую категорию наподобие «агрессии» в каком-то одном наборе нейронов по причине вырожденности; как и любое иное понятие, «агрессия» может быть реализована по-разному каждый раз, когда мозг ее конструирует. Даже простые действия вроде удара или укуса нельзя локализовать в одном наборе нейронов человеческого мозга[527].

Зоны мозга, упомянутые защитой Альбертани, принадлежат к числу наиболее мощно соединенных узлов во всем мозге. Они демонстрируют увеличенную активность для почти всех психических событий, которые вы можете перечислить, от речи до боли и математических способностей. Так что, разумеется, они могут играть какую-то роль в агрессии и в импульсивности при определенных обстоятельствах. Однако преувеличением будет заявлять о какой-то конкретной причинно-следственной связи между этими зонами и крайней агрессией при убийстве… если даже мотивом Альбертани была в первую очередь агрессия[528].