– Мне показалось, что твоего.

– Когда?

– Завтра.

– Почему именно завтра?

– Сегодня среда, завтра четверг.

– Ну, здесь я должен смеяться? – засмеялся я нарочито громко.

– Тебе не обязательно, у тебя же кризис.

– Желёзка внутренней секреции знает о секретах всех. Сегодня поехал на работу в автобусе, подумал, что живу остановками, жизнь из окна автобуса идёт медленней. Люди сидели покачиваясь в такт дирижёру, в руках которого вместо палочек был руль. Надо сказать, что вёл он бестактно. От того пассажиры нередко дергались, наступали друг другу на ноги и даже падали. Оркестр играл рок-н-ролл в прямом смысле. Климат в оркестре был плохой, дирижёра откровенно не любили, поэтому утечка кадров всё больше опустошала автобус.

– Ты у Томаса научился?

– Чему?

– Цепляться за слова. Только он это делает как человек, а ты как человек-паук, ты цепляешься за слова, покоряя вершины, где терпят бедствие души людей, – подняла Алиса ладонь в небо, пытаясь защититься от солнца.

– Что, послелюбовная депрессия?

– Угу. Только влюбившись, можно ясно ощутить, насколько ты глупа, уязвима, шальна, насколько ты баба, в самом прекрасном смысле этого слова.

– Баба?

– Да. У тебя есть какая-нибудь микстура?

– Мужик.

– Не, мужик у меня есть, – положила Алиса свои руки на мои ладони. Теперь у её груди была двойная защита.

– Тебе срочно нужен карантин: на море, к солнцу, к манго, к себе. Выстираешь бельё прошлых отношений и развесишь на ниточке горизонта вместе с мечтами. Тёплое море – это форточка, через которую можно проветрить твои мозги.

– Мужчинам легче. Они умеют переспать свои проблемы или замолчать. Женщина всё время ляпнет какую-нибудь ерунду. Надо бы тоже научиться, – закрыла Алиса глаза солнцу и скоро задремала. Волосы вытекали из её головы на мои руки. Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить Алису. Только убедившись, что она спит, я тоже мог спокойно закрыть глаза, какое-то отцовское чувство проявлялось во мне всякий раз, когда я видел её спящей.

Она не спала:

– Если бы ты знал, как я тебя ненавижу… Иногда.

– Я знаю, ненависть всегда была хорошим аперитивом для жаркой постели.

– С тобой хорошо заниматься глупостями, переворачивая постели и общую картинку мира, но жить, нет, растить детей я буду с тем, кто твёрдо стоит на ногах, каким бы слабоалкогольным не показался мне этот коктейль…

– А я?

– А ты сидишь? – посмотрела она на меня одним хитрым глазом.

Я поцеловал Алису, уловив её призыв к действию.

– Ты знаешь что губы в двести раз чувствительнее, чем пальцы?

– Пальцы берут количеством.

– Знаешь, о чём сожалеет моя шея?

– Что она не умеет целоваться.

– Мне кажется, твоя научилась, – прижался я к её шее щекой.

– Страшно? Неужели мужчины боятся женщин?

– Да, особенно настоящих. С ними всё по-настоящему.

– Ты опять про мужика?

– Я про холестерин.

– В смысле.

– Доказано, что уровень холестерина напрямую зависит от мужчины. Чем вреднее мужик, тем выше уровень холестерина у женщины.

– Так что позаботься о моём здоровье, – повернула Алиса голову, и наши губы встретились.

– Так что позаботься о моём здоровье.

– Хорошо, как прошли выходные?

– Прямо по мне.

* * *

Она варила какао, почти голая. Она переминалась у плиты с одной стройной ноги на другую, не менее стройную. Я – сама тишина, стою в проёме двери и не дышу, чтобы не опьянеть от запаха и не выдать себя. Между нами встала прозрачная плита шоколадного аромата.

– Что, нравлюсь? – спросила она меня неожиданно, даже не повернув головы.

– Нет.

Я сел за стол.

– Какао хочешь?

– Нет.

– Тебя заело?

– Да, – встал я, достал из холодильника и открыл шампанское.

– Давай не будем его пить, какао, пусть просто пахнет.

– Для кого же я старалась?

– Для атмосферы, – разлил я вино по бокалам и мы стали медленно втягивать в себя углеродный бисер, будто хотели нанизать одно веселящее ожерелье.

– Приятное.

– Икры не хватает.

– Пузырьки – это и есть икра.

Мы сидели за столом в окружении Майлза Дэвиса, Алиса поджала под себя ноги и рассказывала мне увлечённо об открытии кинофестиваля. Потом, увидев, что я отвлёкся, помахала перед моим лицом ладонью:

– Глаза у тебя задумчивые какие-то.

– Просто головой думать надоело.

– Значит, ты меня не слушаешь?

– Уже весь внимание, – наполнил бокалы вновь. Глотнув ещё немного шампанского Алиса медленно вытянула ногу из-под стола и изящно, словно розу, положила мне на колени: – В чёрных колготках ноги выглядят бл…

– Да, возбуждающе, – положил я руку на её стройную конечность.

– Хочешь вторую? – хитро улыбнулась она мне.

– Сочту за честь.

В это же мгновение их уже было две. Я провёл рукой по обеим и почувствовал, как грубость моей кожи на ладонях начала цеплять колготки.

– Ну ты, будь поласковей, – подтянула она обратно к себе обе ноги.

– О, так даже лучше, – кивнул я на белый треугольник за чёрной шёлковой сеточкой.

– На что похоже?

– На хишшника, которого держат за сеткой, который в любой момент может схватить мою руку.

– Хишшника! Ммхатовская школа. Скажи ещё «дощщь».

– «Дощщь» будет чуть позже, – засмеялся я громко. – Может, пойдём поваляемся? Я покормлю твоего хищника.

– О, ты ещё не знаешь, на что способна эта зверюга, она запросто может оттяпать тебе руку.

– Поэтому она сидит за сеткой. Ну, что идём?

– Да, – переехали мы в спальню. Она хотела, я это чувствовал, она задрала вверх свои ноги и начала их сгибать в воздухе. Сладкая пьяная лень обхватила меня, а я обхватил Алису.

– Ты похожа на букашку, которой оторвали остальные лапки, она машет в воздухе капроновыми чёрными ножками и никак не может вернуться в прежнее положение. За что тебя так?

– Эти две оказались самыми стройными, – продолжала сверкать своими конечностями в колготках Алиса, вытягивая их, чтобы придать наибольшую длину. – А букашка просто залипла, как клавиша, на одном на тебе. Но вернуться к прежней жизни она действительно уже не сможет.