litbaza книги онлайнСовременная прозаПроизводственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 95 96 97 98 99 100 101 102 103 ... 121
Перейти на страницу:

Распахнулись дверцы дверей пожарной машины, оттуда выскочили двое и, проделав полпути ускоренным шагом, с той же решительностью, но уже неторопливо продолжили его по направлению к молодым людям. Третий пассажир маленькой красной машины облачил младое тело в гражданскую одежду и, выйдя из машины, стал без дела слоняться. Машина стояла от наших героев приблизительно в 20 метрах, а одетый в гражданское, не смущаясь, слонялся. «Слонялся, друг мой, без пятнадцати десять вечера. Вы бы могли дать этому объяснение, если бы понадобилось?» Что сказать на это мне, которому отведена столь скромная роль? (Черные, густые волосы слоняющегося полыхали синим, несколько торчащих на макушке, покачивающихся туда-сюда волосков создавали мальчишеский эффект.) «Стихийные повреждения», — сказал господин Имре без надобности, намекая на многослойные трещины от мороза.

«Чья машина?» — выразил понятную заинтересованность человек в форме, не сводя изучающего взгляда с обоих выдающихся мужчин. Мастер и господин Имре посмотрели друг на друга и одновременно ответили. Мастер сказал: «Моего друга» — ибо господин Имре являлся таковым (см. стр. 209); долгое время он являлся почти его другом, он и это изволил расценивать как чрезвычайно выгодную позицию, но затем, когда отсутствие господина Имре стало казаться бесконечным и от этого он чувствовал себя опустошенным — пусть даже не целиком, а в форме некой дыры, он решил — господин Имре — ему друг. А господин Имре сказал: «Моего отца» — потому что «Жигули» принадлежали его отцу.

«Ага, — сказал вопрошавший, и взгляд его скакнул туда-сюда. — Ага». Теперь он уловил противоречие в двух показаниях (!) и, не давая им опомниться, набросился: «Удостоверения личности!» Мастер посмотрел в землю, на тапочки, ибо в этот вечерний час был уже в тапках. Теперь, приподняв ступню и перенеся вес на пятку, он наполовину вытащил ногу из тапка. «Друг мой! Мотив!» Затем, приподняв над поверхностью тандем ступни и тапка, стал покачивать последним на одном из пальцев ноги, точнее на большом. Пам в этот момент начала тявкать (не поэтому).

Два этих события — двойное выражение домашности и имущественных отношений — возбудили в вопрошавшем целый ряд мыслей. «Ага». Они даже слова сказать не могли, их реакция в этой связи, мне кажется, была хуже среднего. «Ага», — продолжил человек в форме свой как бы монолог; было видно: он многое обдумывает, взвешивает, решает, какие-то факты отметает как несущественные, другие выдумывает: словом, размышляет. Мысли — и это, что и говорить, успокаивает! — повели его в нужном направлении. «Ага. Тогда это все-таки ваша машина… И собака эта в ней… ваша…» Господин Имре кивнул, хотя машина была отцовская. «Ну, до свидания», — сказал страж огня мастера и господина Имре и шагнул к бесшумно подъехавшей тем временем миленькой красной машине. Любезный bel ami[81]с синеватым хохолком уже сидел внутри.

Господин Имре как гуманист покачал головой: «Неужели было не догадаться, что произошла неполадка! Обязательно украли! — Он продолжал качать головой: — И мы еще радуемся, что пронесло!» Однако в этот момент со ступни мастера упал тапок, отчего он вздрогнул и сказал незнакомцу (все мы в этом мире незнакомцы!): «Извините, шеф. Вы не посмотрите, что здесь проистекает?» О, роскошная двусмысленность, затесавшаяся между протечкой масла и очередным свинством! Довольно! Он изволил шепнуть господину Имре: «Поползает он у нас, как правый защитник «Волана СК»!» — «В чем проблема?» — заглотило крючок официальное лицо и повернулось. «Вроде бы масло течет… И неизвестно: опасно это или неопасно?» Тот наклонился. Мастер почти ощутил, как вдавливается в живот кобура. «Ну, так ничего не увидишь, — констатировал он. — Я посвечу», — и в самом деле сдержал слово: посветил: сначала одно колесо, затем, чтобы «больше опустить» коленопреклоненного человека, что-то сзади и, наконец — чтобы быть вне всяких подозрений, — второе колесо. «Радиальная протечка масла», — сказал мастер. Когда же человек в форме вылез из-под машины, лицо его блестело, шапку он снял заранее, и теперь светло-каштановые волосы падали на лоб, и сказал: «А, ерунда, немножко жира и все. Слишком много залили, а так ерунда» — и мастеру стало казаться, будто он разговаривает со специалистом, обыкновенным механиком, который хорошо знает дело и работает на совесть. Но затем он отогнал эту мысль, этому способствовало то, как мужчина поправил ремень и поднял шляпенцию. «Всего хорошего, — сказал он бесстрастно. — Спасибо». Но когда маленькая красная машина бесшумно удалилась по извилистой вечерней улице, он — с меньшей симпатией — потер ручками сердечком: «Хи-хи-хи. Поползал он у нас».

«Однако, друг мой, что это за чепуха!?» Вы уж извините, но что такое хеппи-энд, я знаю… И в самом деле, что это за история, которая заканчивается тем, что предъявите, мол, документы, и все. «Очень хорошая история». И не мастер ли сказал, что все то, что здесь правда, маловероятно, а вероятно лишь то, что я присочинил, то есть то, чего не было. «Это не я сказал». Да и вообще, если в искусстве нет искуса, что остается? Он раздраженно парировал: «Кусст». Затем в свой мудрый период он произнес: «Dichtung und Wahrheit»[82]— и знал, к чему. Позднее он так определил свои художественные устремления: «Der Drang nach Wahrheit und die Lust am Trug»[83]— в том смысле, что безудержное стремление к правде есть в то же время радость плутовства; что две эти вещи порождают жанры искусства. Пиф-паф.

Возвращаясь теперь к изначальной ситуации, Эстерхази был сверх меры доволен собой, поскольку и он такой выдающийся человек, но когда «любезный друг» обернулся и посмотрел сквозь заднее большое стекло отъезжающей машины, и выражение его лица, застрявшее на полдороги между плачем и смехом, было точь-в-точь как у конферансье из Кабаре, он изволил положить руку на плечо уже направляющегося к входу поэта и сказал: «Уф, ива,[84]с этим мы могли бы влипнуть».

В самом деле.

Мадам Гитти за это время облачилась в длинный халат и с беспокойством поинтересовалась о собаке. Господин Имре, молодцевато бравируя голосом, долгое время держал хорошенькую в неведении молодую женщину, которая затем — когда подлог обнаружился — тем больше развеселилась.

Мало того: на маленьком столе в ожидании их возвращения выстроились в ряд соленое печенье и яблоки. Что и отметил господин Имре. Но мастер сделал ему знак: «У нее руки золотые», — прошептал он. А когда господин Имре начал елозить пепельницей, женщина по установленному правилу пригрозила: «Если станете сыпать пепел на пол!..» — «Но я не курю». — «Тогда совершенно непростительно сыпать пепел на пол», — улыбнулась женщина, поднаторевшая в подобных диспутах. «И еще есть грецкие орехи с медом». Этому господин Имре обрадовался; он резко вздернул сухую, интеллигентную голову, разнообразие которой придавала борода в нижней части. Как он затем — уже разочарованно — сообщил, что думал, будто это какое-то лакомство (из Марокко), грецкие орехи с медовой начинкой или что-то в этом роде. Каково же было изумление, когда мастер после такой установки — а он во время встречи вел себя как настоящий отец семейства, каждое блюдо подавал, разделял на части, да еще и с необыкновенной ловкостью, не забывая при этом подливать, — внес грецкие орехи и отдельно в маленькой фаянсовой чашечке мед. «С чего это — грецкие орехи с медом! Меду поешь, грецких орехов поешь. И что?» — «Временной фактор». — «Ага, — подхватил на лету поэт, — как лен и конопля». — «Стэн и Пэн». — «Фанчико и Пинта». — «Но-но!» — взревел он.

1 ... 95 96 97 98 99 100 101 102 103 ... 121
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?