Хойт бросил короткий взгляд на Вэнса и брюнеточку, затем покачал головой и закатил глаза, словно давая понять: вот, мол, какая рыбка сорвалась. Однако он сделал еще одну попытку спасти положение, беспомощно разведя руки и напустив на лицо виноватое выражение:

— Да я понимаю…

— Ничего ты не понимаешь! — перешла на крик Шарлотта. — Ты… ты грубый и наглый!

— Эй! Уймись! — сказал Хойт. — Я хотел сказать… черт! Ну что ты будешь делать!

В Хойте заговорил тот самый вечный самец, вечно приводимый в бешенство вечной самкой, вечно закатывающей истерики и устраивающей сцены.

— Что? Сам уймись! А вообще-то делай что хочешь! Мне наплевать! Я ухожу!

С этими словами Шарлотта почти выскочила из комнаты, едва не налетев на Вэнса и его брюнеточку. В глазах у нее стояли слезы.

Хойт, явно не ожидавший такого поворота событий, не слишком убедительно и настойчиво крикнул вслед:

— Эй… слушай, ты это… подожди!

Шарлотта даже не оглянулась. Отбросив за спину свои длинные волосы, она в гневе неслась вниз по лестнице. Внизу, в главном зале, все было по-прежнему. Вакханалия продолжалась. Все так же ревели динамики, все так же дергалась в такт музыке толпа гостей. Шарлотте пришлось даже не протискиваться между ними, а в буквальном смысле прокладывать себе путь, орудуя локтями и наваливаясь на преграду всем телом. Словно ледокол, выползающий корпусом на лед и продавливающий его своей тяжестью, она пробивалась, проталкивалась сквозь плотную стену человеческих тел. Впрочем, никто на нее не обижался. Время от времени такие обезумевшие — кто от радости, кто от выпитого и выкуренного — люди-снаряды пробивали стену. Густая вязкая масса, едва Шарлотта делала следующий шаг, смыкалась у нее за спиной как ни в чем не бывало. Студенты танцевали, издавали вопли, визжали и продолжали конвульсивно дергаться в пятнистых лучах стробоскопов. До слуха Шарлотты доносились обрывки фраз, которыми обменивались танцующие: «Уже трубы горят… На многое не рассчитывай… Сам большой, а член маленький… Она-то, да с ней только оргазм обламывать… Ну ни хрена себе, чисто, как в гетто… Целую дорожку вынюхала… Вот бы и с ним попробовать… А эта смотри — вроде как Джоджо подцепила…»

«Эта Джоджо подцепила?» — эхом раздался в голове Шарлотты короткий обрывок чьей-то фразы, произнесенной почему-то именно в тот миг, когда она расталкивала именно эту компанию. Впрочем, сейчас девушке было не до размышлений о том, не насчет ли нее судачат и зубоскалят те, с кем Шарлотте Симмонс, как ей еще недавно казалось, выпала честь получать образование в одних и тех же стенах. Прочь отсюда, скорее на улицу, на свежий воздух, не отравленный запахом похоти, пота и перегара…

…Почти не отравленный, если не обращать внимания на полдюжины скорчившихся в рвотных судорогах парней и девушек, расползающихся в разные стороны от парадного входа в студенческий клуб Сейнт-Рей. Смотреть действительно следовало — но не на тех, чье веселье на какое-то время было прервано физиологической реакцией организма, а на то, чтобы не наступить на свидетельства того, что рвотный рефлекс у них у всех сохранился в полной мере. Отовсюду, из-за каждого дерева или куста — по крайней мере, так показалось Шарлотте, — на аллею доносились не только отвратительные булькающие и рыгающие звуки, но и то веселые, то отчаянные крики и стоны, вызванные, вероятно, спазмами в животе. Не в силах больше сдерживать слез, Шарлотта поспешила скрыться в темноте аллеи. Она бегом спустилась по лестнице, пересекла загаженную не рассчитавшими своих сил студентами площадку и перешла на шаг уже под прикрытием гигантских теней вековых деревьев. Ладонями она размазывала по щекам слезы, дыхание перебивали всхлипы, а в голове вертелись одни и те же мысли и воспоминания. «Вали отсюда! Эта комната наша!» — «Все, молчу. Ты только дай мне знать, когда вы тут закончите. Договорились?» О Господи, только бы Беттина и Мими не узнали, какого крутого парня ей удалось подцепить, каким унижением обернулось для нее это знакомство и какая она, оказывается, все-таки дура.

Шарлотта чувствовала себя одинокой, маленькой и потерянной в этом огромном кампусе, на этой погруженной в бесконечную темноту аллее, уводившей ее к общежитию для первокурсников — зданию, которое так и не стало для нее домом. Слезы по-прежнему душили ее, судорожные всхлипы рвались из груди, и ей еще никогда в жизни не было так жаль саму себя — маленькую девочку из затерянной в горах глухой деревушки, одетую в старое ситцевое платье, которое она так заботливо и, как ей показалось, незаметно, подколола на пару дюймов. Эх, дурочка, впечатление хотела произвести, ноги свои стройные и загорелые показать.

Мрачные, едва различимые в темноте громады учебных корпусов и административных зданий, расположенных вдоль аллеи, казалось, чуть презрительно наблюдают за девушкой. Насмешками эти великаны не разражались только потому, что считали ниже своего достоинства обращать внимание на переживания и потрясения какой-то глупой провинциалки. Шарлотта шла в полной тишине, нарушаемой лишь звуками ее шагов и ее же собственными всхлипываниями. Она то давила их в себе, то, не сдержавшись, снова начинала плакать. Было в этом чередовании волевых усилий и эмоциональных срывов — сжать зубы, потом снова разреветься, размазать слезы по лицу, снова сжать зубы и так далее — какое-то нездоровое самоуничижительное удовольствие, словно Шарлотту снова раз за разом затягивало в водоворот обмана, разочарования и предательства, в который ее, как игрушку, втянул этот Хойт Как-его-там-не-знаю-да-и-не-больно-то-хотелось-знать. В общем, обратный путь в общежитие Эджертон превратился для нее в кошмар. Ощущение боли и отчаяния усиливалось тем, что дороге, казалось, не будет конца.

Шарлотта вышла из лифта на своем шестом этаже и оказалась в полутемном холле, погруженном в мертвую тишину. Он показался ей если не родным домом, то уж, по крайней мере, убежищем, в котором она, Шарлотта Симмонс, могла остановиться и перевести дух. Здесь она будет хотя бы в относительной безопасности. Оставалось только добраться до комнаты. Расслабившись, Шарлотта позволила себе тяжелый вздох и несколько всхлипов. Потом сделала по коридору шаг, другой… и вдруг услышала шепот. Господи! Шесть… семь… восемь… да сколько же их тут? — девчонок сидели в коридоре на полу друг напротив друга, опершись спинами о стены. В проход были выставлены две шеренги ног ноги в обтягивающих джинсах, шортах, шлепанцах, сандалиях, домашних тапочках, босые ступни, голые коленки… а чуть выше — глаза, глаза, глаза, и все эти глаза были устремлены на нее. Все это были ее соседки-первокурсницы с того же этажа. Что это они делают здесь, в холле, посреди ночи?

В следующую секунду девушку пронзила другая мысль: а что они про нее подумают? Как она выглядит? Слезы, красные глаза, а уж нос вообще вдвое распух от плача и постоянного вытирания платком. Нет, пожалуй, выкрутиться уже не удастся. Они явно все слышали с того момента, как за ней захлопнулась дверца лифта. Шарлотта отчетливо поняла, что ей сегодня предстоит еще одно испытание: пройти сквозь строй. Чтобы пропустить ее к комнате, девчонкам придется убрать ноги. Вот только сделают ли они это сами? А заговорить с ними, попросить их было сейчас выше ее сил! Тогда она снова расплачется, а плакать при посторонних Шарлотта просто не имела права. Закусив губы, она сделала еще один шаг вперед, уговаривая себя: «Ты сильная, ты выдержишь, иди, не бойся, не выдавай свои чувства». Шаг — и первая пара ног в потертых джинсах согнулась в коленях, как складной нож. Эти худые, даже скорее костлявые ноги принадлежали тощей — кожа да кости — девушке по имени Мэдди, у которой было невероятно бледное личико со скошенным маленьким подбородком и коротко, под мальчишку, подстриженные волосы цвета ромашкового отвара. Мэдди была довольно-таки тупая, несмотря на то, что ей удалось каким-то образом выиграть прошлой весной большой общенациональный научный конкурс среди школьников — имени Вестингауза или кого-то там еще, благодаря чему Мэдди и получила стипендию на обучение в Дьюпонте.