Шарлотта старалась смотреть прямо перед собой, но ей не удалось увернуться от взгляда круглых глаз Мэдди, казавшихся на худом лице невероятно огромными.

— Что случилось?

Шарлотта, не поднимая взгляда, едва заметно покачала головой. По всей видимости, это должно было означать: «Ничего, все нормально». Естественно, это только обострило интерес Мэдди.

— Мы слышали — ты плачешь?

Колени сидевших на полу девчонок продолжали пара за парой подтягиваться к груди, освобождая проход. Вот только происходило это не так быстро, как ей хотелось. Каждая очередная пара глаз изучающе впивалась в ее лицо, и Шарлотта просто нутром чуяла: соседки только и ждут, когда она откроет рот, чтобы ответить на повисший в воздухе вопрос, не сдержится и разревется прямо перед ними. Худышка Мэдди даже спросила ее из-за спины:

— Может, тебе чем-нибудь помочь?

В следующую секунду Шарлотта почувствовала себя в окружении. Следующие две девушки явно тянули время, убирая свои ноги чуть медленнее, чем нужно. Эти доли секунды были нужны им, чтобы заставить Шарлотту если не ответить, то хотя бы как-то отреагировать теперь уже на их вопрос:

— Нет, правда, что случилось-то?

Кто именно из этой странной компании тощих и толстых, кривоногих и вообще каких-то уродливых девчонок задал вопрос, Шарлотта не знала. Но это и не имело значения. «Главное, — повторяла она про себя, — не смотреть на них, не встречаться взглядами с этими… этими… этими ведьмами, собравшимися здесь на полу специально, чтобы меня помучить и потерзать и порадоваться чужой боли!» И тут Шарлотта сделала непростительную ошибку — она встретилась глазами с Хелен, высокой чернокожей девушкой, сидевшей едва ли не последней в этом строю. Подтягивая к себе колени, Хелен голосом заботливой сестренки спросила:

— Эй, да ты где была?

Этот вопрос был явно задан вместо другого: «Кто это тебя так?»

Просто отмахнуться от такого заботливого тона Шарлотта уже не могла. Кроме того, у нее в подсознании крепко сидела установка: нельзя не выслушать то, что хотят сказать тебе чернокожие студенты, нельзя отмахиваться от их предложений и уж тем более не отвечать на их вопросы, поскольку такое поведение могут расценить как проявление неких зачатков расизма. Причем это правило касалось всех чернокожих, включая таких как Хелен, чей отец (о чем прекрасно знал весь этаж) владел одной из крупнейших строительных фирм в Атланте, а его состояние во много раз превосходило все, чем когда-либо владели многие поколения Симмонсов за долгие годы жизни и работы в Голубых горах. И вот Шарлотта, не то купившись на прозвучавшее в голосе Хелен сочувствие, не то из опасения быть обвиненной в отсутствии политкорректности, разжала губы и, еще пытаясь удержать в горле рвавшиеся наружу рыдания, произнесла всего пару слов:

— На дискотеке… Там, в клубе.

Все, плотина была прорвана, и больше сдерживать слезы Шарлотта не могла. Последние метры до двери своей комнаты она преодолела с трудом. Все тело ее вздрагивало, из груди вырывались уже неудержимые рыдания. А маленькие ведьмы продолжали обстреливать ее спину вопросами:

— В каком клубе?..

— Что они с тобой сделали?..

— Может, тебе все-таки чем-то помочь?..

— Это кто-то из парней?

Поворачивая дверную ручку, Шарлотта слышала за спиной шепот, притворно-сочувственные вздохи, цоканье языков и шорохи. Ведьмы садились поудобнее, чтобы обсудить увиденное и услышанное…

«Наверно, так и должно было случиться», — мысленно произнесла Шарлотта сквозь слезы. Поражение Шарлотты Симмонс, ее срыв, ее истерика — это был настоящий праздник, достойное завершение их пятничного вечера.

На следующий день в одиннадцатом часу утра Шарлотта все еще лежала в постели, вытянувшись на спине, то открывая, то закрывая глаза. Ее сознание словно играло, последовательно чередуя утренний сон и пробуждение, причем игра шла помимо воли самой Шарлотты. Глаза открыты — и она видит мелькание ярких полос света и тени на освещенном солнцем подоконнике… Глаза закрыты — и Шарлотта слышит дыхание спящей Беверли, которая время от времени то вздыхает, то стонет во сне… Глаза открыты… закрыты… надо же было так вляпаться вчера. Надо же было выставить себя такой идиоткой. В этом состоянии между сном и явью, между миром иллюзий и суровой реальностью, Шарлотта чувствовала себя особенно слабой, беззащитной и уязвимой… Близость к миру сновидений нисколько не притупляла чувства. События вчерашнего вечера невольно повторялись и повторялись в памяти… Как она могла позволить этому парню настолько нагло и бесцеремонно прикасаться… да что там прикасаться — обнимать ее весь вечер! Прямо у всех на глазах! Прямо на глазах у Беттины и Мими! Накануне она сбежала из клуба, даже не попытавшись их разыскать… Домой, в Малый двор, Шарлотта дошла одна уже в темноте, среди пугающих теней и ночных шорохов, на что потребовалась вся ее храбрость. Как она теперь сможет посмотреть в глаза подругам? И как только она позволила убедить себя в том, что этот наглый, циничный хищник Хойт — на самом деле дружелюбный и гостеприимный хозяин дома, которому вдруг ни с того ни с сего приспичило защитить потерянную в этом содоме бедняжку, дать ей понять, что она не случайный и не последний человек на этом празднике?.. Да уж, тот еще праздник… Обычная студенческая пьянка, куда она действительно попала по ошибке и собственному недомыслию, а вот Хойт там чувствовал себя полностью в своей тарелке… Да, действительно, там ему самое место — этому… этому… ублюдку. Да, это самое подходящее для него название, хотя дома Шарлотта даже никогда не слышала, чтобы это слово громко произносили вслух, а уж тем более никогда не употребляла его сама… И все же этому ублюдку удалось обманом и хитростью заставить ее выпить спиртного… и ходить по всему клубу в обнимку с ней, держащей этот чертов стакан с вином… у всех на виду… Если б мама ее увидела, она бы просто умерла на месте от разрыва сердца! Ничего себе — отправила дочку получать образование, и вот месяца не прошло, как та уже шляется по каким-то клубным пьянкам, сама пьет вино и позволяет себя лапать, причем прямо на людях, какому-то смазливому, скользкому и наглому ублюдку… которому и нужно-то от нее было только одно натащить в спальню и…

Ну ладно, как бы там ни было, но пролежать вот так с закрытыми глазами всю оставшуюся жизнь все равно не получится… Однако сейчас Шарлотта больше всего на свете боялась разбудить Беверли… Та едва ли не каждое утро, включая выходные, устраивала настоящие спектакли. Стоило Шарлотте вылезти из постели и начать одеваться, как соседка якобы во сне издавала тяжелый вздох, давая понять «ранней пташке», что ее деревенская привычка вставать ни свет ни заря выбивает наследницу благородного семейства из колеи на целый день. Все это повторялось с завидной регулярностью, как бы Шарлотта ни старалась вести себя тихо, как бы ни стремилась она свести к минимуму все звуки, сопровождающие утренние сборы любого нормального человека Даже в полусне Беверли не упускала возможности дать понять соседке, что та по сравнению с ней просто неотесанная деревенщина. Когда же Беверли в свою очередь с гораздо большим шумом вваливалась в комнату посреди ночи, Шарлотта продолжала лежать с закрытыми глазами, несмотря на то что ее так и подмывало устроить соседке такой же спектакль со вздохами и завываниями. Стремление сохранить хотя бы видимость мирных отношений в комнате брало верх над желанием что-то сказать Беверли, поддеть ее, может быть, даже попытаться отомстить за все лишения и унижения со стороны своей утонченной (скорее в прямом, чем в переносном смысле) соседки. В общем Шарлотта не могла не признать, что Беверли удалось добиться молчаливого признания собственного превосходства и главенства своих интересов. Впрочем, сделать это ей было нетрудно. Ведь она была богатой девочкой из привилегированной школы. Как же можно было допустить столь непростительную глупость и лишить ее высочество хотя бы нескольких секунд безмятежного сна в очередное субботнее утро?