одне із тих вікон, вони влізли в квартиру. <…> Коли козаки виходили з квартири, то один із них шаблею у корідорі перерубав дріт телефонний. Трохи не всі козаки балакали по українськи, а один із них при виході, сказав щось на незрозумілім мені жаргоні. <…> Всі козаки були добре пяні, а офіцер, котрий пізнавав Леоніда Пятакова, пяний не був. Козак, якого називали хорунжим, балакав тільки по російськи{936}.

Впрочем, Терентий Таргонский, санитар, живший там же, на Кузнечной, 5, «не замітив, щоб козаки були пяні, крім одного, котрий мені видався трохи випившим»{937}. Начальник уголовно-розыскного отдела киевской милиции Николай Красовский сообщил: «[Д]вірник казав, що всі ці люди балакали по російськи»{938}. Как бы то ни было, невзирая на национальность и (не)трезвость визитеров, основной эффект от их посещения был один: Леонид Пятаков исчез, и больше его в живых не видели.

28 декабря (10 января) на заседании Малой Рады Моисей Рафес внес запрос Генеральному секретариату «з приводу трусів та арештів, які були в Київі на Рі[з]дво і робились нібито з наказу Центральної Ради та Ген. Секретаріяту». Первым ответил генеральный секретарь военных дел Николай Порш.

М. Порш повідомив, що звістку про події в мешканні Пятакових він дістав 26 грудня ранком. В це мешкання вікнами вломились якісь салдати і вимагали дати їм “Пятакова”. До них вийшли три брати Пятакових – один “правий“, другий “кадет“ і третій “большовик“ – Леонид Пятаков. [ «Испорченный телефон» налицо. Как мы уже знаем, братьев в доме было только двое. – С. М.] Салдати очевидно відкись приїхали до Київа, бо не знали котрого саме Пятакова їм треба. Л. Пятаков сказав сам, що він большовик, після чого його забрали. Відки були ці салдати, – ніхто не знає. Ні одна з київських військових частин не підтвердила, що це були її салдати.

Можна думати що вони приїхали з Харкова, або що для того, щоб помститить над тутешніми большовиками за ті розстріли українців, які майже щодня роблять большовики в Харкові на Холодній горі. В цьому не було б нічого дивного, бо коли большовики самі почали політику застрашування (террора), то можуть найтись гуртки та організації, які так само захотять боротись і з большовиками способом застрашування… У всякому разі ні Центральна Рада, ні Генеральний Секретаріят, ні жодна Київська військова організація до цих подій не причетні.

Генеральный секретарь судебных дел Ткаченко добавил, что его секретариат назначил особую следственную комиссию, которая уже начала работу{939}. Результат правительственного расследования был выдан с весьма впечатляющей скоростью – в тот же день. «[Р]озпочато було попереднє розслідування, яке виявило, що ніхто з урядових осіб і установ приказів про труси й арешти большовиків, в тому числі і Л. Пятакова не давав», – сообщалось в «Поясненні Генерального Секретаріату» за подписями Винниченко и Ткаченко, датированном тем же 28 декабря (10 января). «Хоч партія большовиків є протидержавною і працює під проводом ворогів Украiнської Республіки – “совєта народних комісаров“, – проте ця діяльність, поскільки вона не набирає форми одвертого повстання проти законної революційної власти Украiнської Республіку, правительством не припиняється», – заверял Генеральный секретариат. Далее повторялась та же мысль, что и у Порша: дескать, в атмосфере анархии, которую создали сами же большевики (а также черносотенцы и все противники УНР), стали возможны самочинные обыски и аресты, которые теперь откликнулись на самих большевиках{940}. И в тот же самый день был издан приказ № 105 по Военному секретариату, которым устанавливалась новая военная форма – с тем, в частности, чтобы «відрізнить Українського козака від всіх сих злочинців, які паскудять і добре ім’я українського козака»{941}.

По-видимому, первое газетное сообщение о похищении Пятакова появилось в польской газете «Dziennik Kijowski», в номере за 28 декабря (10 января 1918). Запоздание объяснялось тем, что в связи с минувшим Рождеством газеты несколько дней не выходили. В короткой заметке приводились две версии о судьбе Пятакова: «Według jednych pogłosek p[an] P[iatakow] zostal zabity i wrzucony do Dniepru, według innych – aresztowany przez nieznane osoby i zbity do nieprzytomnosci, a następnie ukryty»[34]{942}.

29 декабря (11 января) появилась заметка в «Киевлянине» (пять дней перед этим газета не выходила) под названием «Два обыска». Из нее читатель мог узнать, что в 1913 году, при старом режиме, жандармы уже обыскивали семью Пятаковых. По словам Ивана Пятакова, жандармы тогда обыскивали тщательно, «перерыли буквально все, но они вели себя вежливо, и когда они ушли, то даже спички не тронуло [sic]». Второй обыск, при новом режиме, репортер описал во всех деталях, подробно перечислив, что и как было унесено и разгромлено, и не забыв неоднократно упомянуть, что пришельцы были украинцами. По версии газеты, когда прислуга Пятаковых спросила: «Кто там?», ответом было: «Украинские солдаты, делать обыск»{943}. (Непосредственные свидетели, как мы видели выше, говорили о солдатах как о «казаках»; Александр Пятаков, которого в доме не было, покажет, со слов Михаила и Веры, что, «[с]удя по форме солдат, они принадлежали к украинским частям, один из них объявил себя вільным казаком»{944} – но это будет после публикации заметки.) В гораздо более нейтральном тоне была выдержана заметка в «Киевской мысли», днем позже: о национальности солдат ничего не говорилось, упомянуто только было, что «[п]рибывшие разместили коней у ворот по всем правилам кавалерийского искусства». Заметка заканчивалась словами: «О предстоящем “аресте“ Л. Пятакова семью его предупреждали неоднократно»{945}.

Леонид Пятаков: расследование

30 декабря (12 января 1918) прокурор Киевского окружного суда переслал вырезку из «Киевлянина» судебному следователю 10‑го участка Киева и предложил открыть предварительное следствие по признакам преступления, предусмотренного статьей 1540 Уложения о наказаниях (противозаконное лишение свободы). Следователь принял дело к производству{946} – и первые версии начали появляться в тот же день.

«[П]о моим предположениям, – заявил Александр Пятаков следствию 30 декабря (12 января 1918), – означенный арест может являться местью со стороны некоторых войсковых частей». Он поделился следующими сведениями. Некто Алексей Корсак, шофер отдельного дивизиона ТАОН (тяжелой артиллерии особого назначения), возвращаясь в ночь на 25 декабря (7 января) из Броваров, видел на Панкратьевском спуске (ведущем к Цепному мосту с киевского берега) украинский грузовик и заметил, как в прорубь на Днепре спустили семь мешков. Александр Пятаков связал это с исчезновением в ту же ночь шести большевиков, о чем якобы упоминал Порш. Не был ли в седьмом мешке Леонид Пятаков?..

Александр