Избавившись от платья и юбок, Ероха ощутил неслыханный прилив сил.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пообещал он. — А вы… коли можете, замолвите за меня словечко перед сенатором… И не держите зла за то, что платье порвал… Я, сударыня, был человеком пропащим, сенатор мне поверил… Ох, да что говорить…

Александра неожиданно для себя обняла Ероху и поцеловала в щеку.

— Поможете его спасти — братом мне станете, — сказала она. — И уж я вам пропасть не дам!

От объятия в голове у Ерохи помутилось.

Изумительная мысль расцвела, как огненный цветок фейерверка в небе: ведь и его, может статься, ждет где-то такая же дивная женщина, сильная духом и красивая, на все для него готовая, как Александра — для Нерецкого. А он, дурак, эту будущую женщину, что станет ждать его из плаванья и молиться за него, чуть по слабости своей не пропил!..

Александра легонько оттолкнула его и перекрестила.

— Вперед, сударь…

И он пошел, не чуя земли под ногами. Он выбрался на берег, вошел в воду по пояс, пустился вплавь. Течение Большой Невки сносило его, но Ероха выплыл в Среднюю Невку, и там уж течение подсобило — вскоре он, мокрый и довольный, оказался на Каменном острове.

Карта устья Невы возникла в памяти. Прямая дорога к Ржевскому шла через Аптекарский остров, затем через Петровский остров, мимо Петропавловской крепости — а там уж рукой подать. Был бы хоть плохонький ялик, хоть с полудохлым парусом, он бы добежал до Дворцовой набережной часа за полтора. Все, все ожило в голове, воображаемые шкоты легли в ладони. Но кто даст суденышко полуголому мокрому человеку, пусть даже и сулящему деньги? Да и лошадь ему никто не продаст.

Простая мысль купить втридорога хоть какую сухую рубаху с портами, какие-нибудь разбитые башмаки на босу ногу, хоть кургузый кафтанишко у кого-то из садовников или строителей, в Ерохину голову просто не пришла. Его разум, нацеленный на ту точку пространства, где находился Ржевский, отметал все, способное замедлить путь.

Пробежав берегом шагов с полтысячи, Ероха опять вошел в воду. Тут у него случилось от спешки помутнение рассудка — он думал, что переплывает Малую Невку, а это была река Крестовка. Но вскоре ему повезло — окликнули с лодки и полюбопытствовали, с чего он столь нелепо бултыхается в воде и не опрокинулось ли его суденышко.

Ероха попросил помощи, и его подняли в лодку. Там он немного перевел дух и сговорился, что его доставят к Петровскому острову. А уж оттуда до Ржевского оставалось около шести верст.

Ангел-хранитель, разбуженный, очевидно, тем крестным знамением, которое совершила Александра, как раз тогда подогнал к берегу мужика на телеге, знакомца гребцов. Они передали ему Ероху с рук на руки, и, хотя рысь старой лошади была не ахти как скора, с каждой минутой дом Ржевского делался все ближе.

Александра меж тем, махнув рукой на свой роскошный наряд, лежала на земле у окошка, пытаясь вселить в Нерецкого бодрость. Он то верил ей, то вдруг твердил, что недостоин попирать ногами землю. Это было мучительно. Александра понимала, что нельзя оставлять любимого одного, нельзя на него прикрикнуть — тогда чувствительное сердце совсем расстроится, нельзя расспрашивать чересчур дотошно, и оттого в ней стала копиться безысходная злость. К тому же ей уже хотелось есть. Она, обычно припасливая, взяла с собой в экспедицию и веревки, и ножи, и пистолеты, а о ковриге хлеба и мешочке с солью даже не задумалась.

Гришка, едва не попавшись елагинским служителям, переправил платье со шляпой и шалью Мавруше, впридачу был им с Павлой строгий приказ: спрятаться, затаиться, ждать. Умнее всего было бы как-то спровадить их с острова, но Александра понятия не имела — как. Особой пользы от них уже не предвиделось: жених был найден, а чтобы извлечь его из подвала, требовался сенатор Ржевский. А вот обузой они сейчас были изрядной.

Александра тихо переговаривалась с Нерецким и соблазняла его картинами будущей семейной жизни. Когда эта нелепая история завершится, не медля ни часу, уехать в Спиридоново, взять с собой из столицы француза-капельмейстера, чтобы поучил деревенских парнишек, тогда к Рождеству будет хоть плохонький оркестр и даже домашний театр. Вон Павла — из нее получится трагическая героиня, какая-нибудь Семира или Оснельда. Александра и сама понимала, что несет чушь, но нужно было нащупать тему, привлекательную для Нерецкого, чтобы он перестал толковать о заслуженной каре и своих врожденных пороках.

Часики на шатлене показали три часа пополудни, затем четыре, а Ржевский все не появлялся. Это уже начинало беспокоить. Александре хотелось верить, что странный мичман доберется до сенатора без особых препон. Вдруг ее охватило беспокойство — что, коли Ржевский, получив записку, сразу поехал, скажем, во дворец или к приятелю своему, Гавриле Романычу Державину. Поэт сейчас нуждался в помощи — и, ежели он позвал, грешно не помчаться на выручку.

У Державина были основательные неприятности. Нрав его был таков, что он ухитрялся нажить себе влиятельных врагов всюду, куда попадал не в качестве поэта, а как чиновник. Не поладил с генерал-прокурором Вяземским, — подал сгоряча в отставку. Отставку не приняли, поставили его олонецким губернатором, — сцепился с наместником края, Тутолминым. Года не прожил в Петрозаводске, — перевели его в Тамбов. Ну так и в Тамбове — свой Тутолмин — генерал-губернатор Гудович. И кабы только он один! Все, кого Державин поймал на казнокрадстве и простом воровстве, соединились, чтобы сплести сеть. Пошли жалобы в Сенат, Державина удалили из Тамбова тоже. Он был принят государыней, которая изволила выразиться так: «В третьем месте не мог ужиться, надобно искать причины в себе самом».

Державин искал в Санкт-Петербурге применения своим способностям, он желал служить, и все его литературные друзья пытались приискать ему место и покровительство вельмож. Александра вспомнила — сказывали, сам Потемкин проявил любопытство, склонен помочь. Не иначе, творения мелких рифмоплетов с дифирамбами и комплиментами его не устраивали более, решил, что заслуживает громогласной и блистательной оды пера самого Державина — Александра представила, что Ржевский с Державиным сейчас вместе куда-то понеслись, уселись в чьем-то кабинете, хозяин велел слугам без нужды не беспокоить — разве что от самой государыни депеша, и тут ей стало не по себе.

Может статься, и ее записка опоздала — лежит в кабинете на столе, дожидается Ржевского, и сенатор даже не знает, что она отправилась на Елагин остров. Это было хуже всего. Если бы знал — непременно бы что-нибудь предпринял! Но что? Может, уже и послал кого-то на помощь, а как про то узнать?

Беспокойство, которое сперва грызло душу, как маленький котенок грызет слабыми зубками играющую с ним руку, набиралось силы, и зубы уже делались, как у рыси.

Держа одной рукой вцепившиеся в решетку пальцы Нерецкого, Александра другой приподняла шатлен и повернула к себе циферблат дорогих маленьких часов. Пять пополудни, и голод, который от волнения усиливается, и беспокойство за Маврушу с Павлой — как бы с кем не столкнулись, ведь Мавруша глупа, не сумеет выкрутиться, а Павла — простая горничная, обряженная в дамское платье.