плечах штаба, располагавшегося на хуторе Клетско-Почтовский. Командарм К. С. Москаленко, его заместитель Г. И. Шерстюк и член Военного совета В. М. Лайок почти постоянно с группами штабных работников находились в дивизиях.

Мы знали уже, что наш Юго-Западный фронт 12 июля упразднен и на базе его управления создан Сталинградский фронт, который сейчас спешно пополняется резервами Ставки. Фронтовое руководство оставалось прежним: командующий — Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, член Военного совета — Н. С. Хрущев, начальник штаба — генерал П. И. Бодин. С ним у нас установились очень хорошие деловые взаимоотношения. Мы ждали подкреплений. О том, какова главная задача армии в ближайшем будущем, двух мнений быть не могло: отступать дальше явно некуда. Врага предстояло остановить на донском рубеже и сделать все возможное, чтобы не допустить к Сталинграду. И вот 22 июля Кирилла Семеновича Москаленко и Владимира Макаровича Лайока вызвали на КП фронта.

Каждый из нас в штабе с нетерпением ожидал их возвращения, стремясь поскорее получить исчерпывающую информацию о положении дел на сталинградском направлении и конкретных задачах армии. Но наши надежды оправдались не полностью. Лишь поздно вечером Кирилл Семенович позвонил нам по телефону. Выслушав его указания, генерал Шерстюк передал трубку мне. Я услышал голос командарма с явственными нотками взволнованности. Он сказал:

— Семен Павлович, готовь штаб, управление и части армейского подчинения[142] к передислокации, а как закончишь, немедленно следуй во главе штаба в Калач-на-Дону. Выдели генералу Шерстюку несколько операторов и рацию — он останется на месте и организует передачу наших войск командующему 21-й армией, который должен вскоре прибыть в Клетско-Почтовский. Об остальном узнаешь при встрече в Калаче, мы с Владимиром Макаровичем находимся уже здесь. Изучаем обстановку, знакомимся с людьми, наметили место для КП в самом городе.

Нелегкое это дело — армейскому штабу и его начальнику так вот, неожиданно, оставить войска и отправиться в неизвестность. Правда, можно было догадываться, что нам предстоит формирование нового объединения, но ставшую родной 38-ю армию оставлять было все равно больно. Я ведь связал с ней свою фронтовую судьбу с января 1942 года, хорошо сработался с большинством командиров дивизий и их начальниками штабов. Мы понимали друг друга с полуслова. Соединения армии были хорошо сколоченными, закаленными в боях. Думалось, что с ними доведется сражаться и под Сталинградом. Но получилось иначе — пришлось, даже не попрощавшись, расставаться с боевыми друзьями. Грусть и сожаление скрашивала лишь уверенность, что наши старые дивизии покажут себя с наилучшей стороны и в новой обстановке. Ведь, отходя с рубежа Северского Донца, они проявили организованность, стойкость, умение маневрировать. Управление войсками не прерывалось ни на час, ни одно соединение, ни одна часть не остались в окружении — хотя и с потерями, но вышли к главным силам армии.

С трудом я отогнал грустные мысли, чтобы целиком сосредоточиться на выполнении приказа командарма. И в первую очередь взглянул на карту, прикидывая наш маршрут. В глаза прежде всего бросились две широкие голубые ленты, обозначавшие Дон и Волгу. Причудливо изогнув свои русла, обе они очень близко сошлись здесь друг с другом, а Калач оказался той точкой в излучине Дона, которая ближе всего подходила к изгибу Волги. Так что Калач и Сталинград разделяли всего каких-нибудь семь десятков километров. «Да, — подумалось мне, — нам, как видно, предстоит прокалиться в самом пекле надвигающихся боев».

В организации сборов в дорогу энергично помогали начальники отделов и служб. Работа была в самом разгаре, когда в Клетско-Почтовском появился генерал А. И. Данилов. Я знал его как своего коллегу — начальника штаба 21-й армии, но он отрекомендовался уже как ее командующий. Обычно замкнутый, на сей раз Алексей Ильич был весьма оживлен и без каких-либо моих вопросов поделился новостями. Первая из них — В. Н. Гордое вызывался в Ставку, где был назначен командующим нашим фронтом вместо маршала С. К. Тимошенко. Такая весть, признаюсь, меня огорчила. Заметив это, генерал Данилов сказал:

— Не расстраивайся. Вам с Москаленко, как и моему бывшему командарму, тоже явно повезло: будете формировать первую в наших Вооруженных Силах танковую армию. Надо думать, ее ждут большие дела.

Если учесть, как я любил танковые войска и как был убежден в необходимости их массированного применения, то нетрудно понять мою искреннюю радость по поводу этой второй новости, сообщенной Алексеем Ильичом. В тот момент мы оба не могли знать, что танковая армия, в которой мне предстояло служить, была первой по нумерации, но третьей по времени образования. Дело в том, что по неизвестному нам тогда решению Ставки в мае — июне 1942 года две первые танковые армии (3-я и 5-я) были уже сформированы в районе Тулы и Ефремова, поскольку И. В. Сталин ошибочно считал, что главные события летом 1942 года развернутся на московском стратегическом направлении. Когда же стала явно обозначаться угроза мощного удара врага на юге, решено было создать следующие две танковые армии в районе Сталинграда.

Больше Алексей Ильич мне ничего не сказал, а стал с необычайной дотошностью выспрашивать сведения о составе наших дивизий и рубежах, ими занимаемых. Но вот появился генерал Шерстюк, за которым был послан адъютант, и я смог вернуться к руководству нашими сборами, однако так и не сумел побороть волнение, вызванное новым, столь ответственным предназначением нашего штаба.

Только перед рассветом 23 июля закончили мы сборы, снялись с места и двинулись к Калачу. Провести нашу колонну по кратчайшему и наиболее безопасному пути согласился местный житель. Его фамилия, к сожалению, в моей памяти не сохранилась, а звали его, помнится, Егором Ивановичем. Этот седоусый потомственный донской казак сразу был замечен нашими разведчиками, как только мы прибыли на Дон. Его видавшую виды гимнастерку украшал орден Красного Знамени, полученный за храбрость в гражданской войне именно здесь, на Дону, где он сражался в составе легендарного кавкорпуса Думенко. В межвоенный период Егор Иванович, коммунист с 1919 года, возглавлял один из крупных придонских колхозов. Он был для нас просто кладом, потому что знал местность до самых мельчайших подробностей на сотни километров вокруг. На первый взгляд может показаться, что в открытой степи все маршруты ясны. Но в то время в небе господствовала вражеская авиация, дороги подвергались интенсивной бомбежке, многие мосты были взорваны, а при помощи опытного проводника, знавшего все балочки и овражки, можно было проехать ближайшим путем и скрытно, избегая ударов с воздуха.