Ликин, милая моя женушка, только не унывай, не падай духом, бодрись и не сгибайся под тяжестью судьбы. Мы будем жить и жить будем хорошо и счастливо, так будем жить, как мы мечтаем сами об этом.

Передай маме мой горячий привет и пожелания скорейшего выздоровления. В следующий раз напишу ей отдельно, а сейчас прошу ее мне написать поподробнее о своем здоровье. Мои большие приветы Волоке и Ник. Губанову — они молодцы — герои, я искренне горжусь ими и, клянусь, завидую им.

Сердечный привет Самуилу, Нюмику, всей семье, всем нашим родичам.

Крепко целую тебя, твой Сема.

Это письмо примирительное. Явно не хочется усугублять конфликт. Лучше спрятать поглубже, подальше то, что может разделить и разрушить, — еще есть какое-го время, будем выжидать: вдруг все устаканится, не пойдет вразнос. Слишком дорога цена этой любви: маленький сын, отнюдь не пропавшее желание жить вместе…

Любовь — это взаимность, которая держится на неутоленности. Любви всегда мало. Когда ее «хватает» — это уже спад, начало крушения чувств. Мамина любовь к отцу была всегда какой-то непрекращающейся чувственной лавиной — она сметала логику и житейскую рассудочность. «Я люблю Сему» — эти три слова, пронесенные мамой через всю жизнь, рвали ей душу: а он любит так же или только говорит, что любит?..

Дай в любви поступок, докажи, что любишь, — как в топку, брось всего себя, без остатка.

Но проклятая разлука — главная врагиня любви — не дает это сделать, иссушает чувство, затаптывает огонь страсти. Отсюда и человеческая трагедия, ибо разрыв неизбежен и жизнь проиграна. Целая жизнь!..

г. Канск, 20/VI — 1943 г.

Милая моя Лидука! Опять ты не сдерживаешь своего слова и заставляешь меня волноваться. Долго уже нет твоих писем и это не дает мне покоя. Твое последнее было от 20/IV, на которое я тебе ответил 20/V. Получила ли ты его? Поскорее сообщи мне о здоровье Марика и как ты решила вопрос о дальнейшем его воспитании? В какую школу ты отдаешь его учиться? Как обстоит дело с обеспечением на зиму картошкой и овощами у тебя? Выехали ли вы за город и получила ли ты огород? Как здоровье мамы и, главное, твое, моя любимая женушка? Все эти вопросы бесконечно волнуют меня, а отсутствие твоих писем меня сильно тревожит. Что писать о себе? Вот уже месяц как кончился мой послеоперационный отпуск и я работаю по-прежнему на тарном заводе. Вначале чувствовал себя лучше, отдохнул и окреп немного, но сейчас это уже прошло.

Как идет твоя работа, довольна ли ты ею? Я ожидаю результатов по моему заявлению Президиум Верх, совета СССР об отправке на фронт, хотя больших надежд на это не питаю. Заявление ушло отсюда 31/V за № 303494.

Пиши мне, моя Лика, и пришли фотографии.

Посылай мне бандероли с газетами и журналами. Крепко целую тебя и сынку, твой Сема.

Привет горячий маме, я жду ее письма. Как здоровье Нюмы?

Он всячески старается показать, что в разлуке не перестал быть: 1) отцом и 2) мужем, главой семьи.

Он ОТТУДА задает вопросы типа «а как у вас дела насчет картошки?» и ничтоже сумняшеся продолжает «ожидать результатов» относительно отправки на фронт. Заявление, отметим, за номером триста три тысячи четыреста девяносто четыре. Это значит, что перед ним немалая очередь таких же страждущих пойти за Родину в штрафбат потенциальных смертников.

Все-таки товарищ Сталин, будь он неладен, создал нового человека, и, что самое прекрасное, этим образцовым новым человеком в стране был зэк.

г. Канск, 4/VII — 1943 г.

Дорогая моя Лидука!

Совершенно неожиданно отправляюсь этапом отсюда.

Предполагаем, что это на Урал, в Соликамск Молотовск. обл., точно не знаю. По прибытии на место сообщу сейчас же адрес.

Пока что ничего мне не посылай. Обо мне не волнуйся, я буду жить обязательно.

Крепонъко целую тебя и Мароника.

Твой Сема.

Привет маме, Самуилу и всем родным.

Ложная тревога. Этапа не последовало.

Всего лишь переброска опять в Нижнюю Пойму — место хоть и не сладкое, но знакомое. И то хорошо, ведь могло же быть хуже.

На этапировании люди мерли как мухи.

Читайте, люди, Шаламова почаще, чтоб знать, что это такое — «этап», то бишь ад на земле.

Решеты, 7/IX — 1943 г.

Лидука, дорогая моя женушка!

Долго я тебе не писал, очень долго. Этому молчанию были причины, которые объясню. 6/VII, внезапно для меня, как это обычно и случается у нас, меня перебросили из Канска обратно на Н. Пойму, где я был в прошлом году, только на другой лагпункт. По дороге меня начисто обворовали, забрав продукты и вещи, полученные в посылке из Москвы. Сразу попал я на тяжелые для меня погрузочные работы, так как я еще очень слаб здоровьем. И бытовые условия здесь не то, что в Канске…

Одним словом, я вернулся к тому же состоянию, что было зимой, т. е. резкий упадок питания, сил… К тому же я простудился, болел. Да еще на почве неправильного обмена веществ, появились фурункулы и карбункулы, до сих пор мучающие меня нещадно. Особенно доканал меня карбункул на левой руке, которой не могу из-за этого двигать. Только вот в последние дни дело пошло на улучшение, и я надеюсь, что вскоре все заживет. Писать тебе обо всем этом тяжелом моем состоянии, которому ты не можешь помочь, не хотелось, а умолчать о нем не смог бы, так как оно довлело надо мной. Это — первая причина моего длительного молчания.

Вторая. В последнем своем письме, полученном мною перед отъездом в Канске, ты крепко обидела меня. После тоже длительного перерыва в письмах, в котором я имел все основания тебя упрекнуть, ты заявила в своем письме, что пишешь мне тогда, когда хочешь, а не когда я требую этого. Не нужно пояснять моей обиды на это, но пойми только одно: весточка из дому — это кусок жизни, это нить, связывающая меня с жизнью, поддерживающая меня и облегчающая мой тяжелый путь. Ты вообразила почему-то, что я не тревожусь о судьбе Марика, о его жизни и здоровьи, о его воспитании, не тревожусь о тебе, что я далеко от вас, а потому не способен переживать ваших горестей. Стоит ли это опровергать? Само собою ясно, что твои сомнения не имеют никаких оснований. В тысячный раз повторяю, что