Даже Надежда Константиновна, и та волновалась за Владимира Ильича, что уж говорить о Панечке. Хотя и та, и другая прекрасно знали о самозабвенной страсти Александры Михайловны к военмору Дыбенке – габитус победителя, яркий темперамент, крестьянское происхождение, увесистая золотая цепь на груди, смачный слог портового грузчика, квадратные кулаки, бушлат и сумасбродная голова в бескозырке придавали военному комиссару чертовское обаяние.

У них ведь любовь была. Хотя он младше ее – она с 1872 года, а он – с 1889. Это был шумный революционный роман с мучительной ревностью небеспричинной, хлопаньем дверями. Однажды переполнилась чаша терпения: она сказала, что между ними всё кончено. И он пустил себе пулю в сердце, но попал в орден Красного Знамени и по этой причине остался жив.

Макар наслышался повестей о славных подвигах военмора, особенно как тот отличился зимой восемнадцатого в боях под Нарвой. Еще в Москве читал статью в «Правде», где Владимир Ильич уличал Дыбенку в позорном бегстве с боевых позиций во главе сводного матросского отряда в тысячу штыков, не оказав ни малейшего сопротивления на редкость вялым, разил пером Ильич, без огонька наступавшим немцам.

Зато с каким размахом, промышляя грабежом и разбоем, заднепровцы Дыбенки, буйствуя, прокатились по Крыму, Стожаров видел своими глазами. Инспекция Льва Каменева докладывала Кремлю, что «армия Дыбенко кормится сама» – иными словами, грабит крестьянские хозяйства, а также захватывает эшелоны с углем и мануфактурой, фуражом и хлебом, которые направляются с Юга Украины в Советскую Россию. Ни очкастый взлохмаченный Антонов-Овсеенко в черной измятой шляпе, весь в клубах табачного дыма, был ему не указ, ни даже сам Ленин.

Макар интуитивно держался подальше от своенравного Павла Ефимовича. А если и пытался по линии Горкома пробудить в самостийном адмирале сознание долга и остатки совести, то на плечо Стожарова ложилась пудовая ладонь кулачного бойца, словно уже высеченного из камня, и неизменно слышалось в ответ:

– Рижий да красный – человик опасный!

Когда взял слово Макар Стожаров, все так и уставились в его рыжую физиономию, меняющую форму, словно облако, вокруг которого метались его руки – две безумные птицы.

До самого забора Воронцовского парка долетали слова Макара. Говорил он просто и емко, без призывов и любезностей.

– Кто вы, граждане? Вы что, думаете, вы русские, татаре, евреи и хохлы? Вы – жители нового мира, где нет прошлого, кандалы условностей сброшены с ваших ног, вы теперь – равновеликие человеческие величины, двуногие прямоходящие великаны будущего, летчики воздушного пути свободы, строители нового города! Не Симферополя, а Солнцеполя, Солнцестана, и этот город будет примером всех городов нашей исстрадавшейся Родины. Мы построим здесь в Крыму Дом всех народов, пребывающих в счастье и радости, именно теперь пришла пора ощутить себя жильцом будущего, а не прошляком ушедшего, будем говорить на языке равенства и братства, а не на темных языках наших ограниченных племен. Новая жизнь, свободный труд, солнечная весна – наше настоящее! И мы все вместе входим в него, взявшись за руки. Только с нами, с большевиками, вы найдете свою уверенность и радость, мы научим всех летать как гусей, свободно и высоко!

Так говорил Стожаров, и его руки оторвались от туловища и превратились в большого серого гуся. И этот гусь взвился в небо и полетел медленно и размашисто в сторону опять-таки далекого невидимого моря, где мелькнул зеленый луч заходящего солнца.

Тут заиграла гармонь, выкатились телеги с угощением, с самоварами, с бутылями крымского портвейна, с шанежками, с медовыми пряниками и вяленым урюком.

– Ура, товарищи, ура!!! – закричали стоявшие на трибуне, и все подхватили: – Ура, ура, ура!!!

Даже немые, как рыбы, татары медленно открыли рты и выдохнули это неясное слово «ура», тихо-тихо, но все-таки Макар услышал и улыбнулся своей внутренней улыбкой – да, будущее работает, мир меняется, новое пришло.

И сразу огромные старые парковые дубы выстрелили зелеными острыми почками, закурчавились яблони, распустились белыми цветами, а у самой трибуны загорелся алым куст барбариса, как бы говоря:

«Я – красный, я большевик, я с вами, ура!!!»

Мы так в Уваровке лето проводили счастливо со Стешей, особенно в ее последние годы, неважно, светило солнце или над нами проносились тучи, по крыше, кое-как залатанной рубероидом, барабанил дождь, и солнечный луч лишь изредка пронзал облака, вывешивая безумную радугу над вокзалом.

В сырые дни мы с ней бродили по саду с предосторожностями, поскольку всюду разгуливали крупные виноградные улитки.

Стеша говорила:

– Вот эта ракушка – древнее которой нет… Миллиарды лет назад, когда о человеке и мысли не было, она возникла и продолжает свое победоносное шествие… А может, моллюск потому так долговечен, что его никогда не волновал вопрос личного бессмертия? Так же и в мифе, – говорила Стеша, – где время растянуто без предела, спокойно существует бессмертие. Даже не просто растянуто, оно там шарообразно! Если рождается человек – несколько раз он может родиться, а умирает – несколько раз может умереть, как во сне, где мертвые, живые и еще не рожденные могут обнять друг друга, в этом и есть, наверно, тайный смысл творения… В том числе моего…

Пытаясь наладить связи с тенями ушедших, летними вечерами под яблонями она листала огромную книжищу «У великой могилы», подаренную ей в далекой юности «папкой».

– На ней никакой другой пыли нету, кроме пыли веков, – с нежностью говорила Стеша.

Надо сказать, у нее целая библиотека хранилась подобных раритетов, покрытых пылью столетий, и разные другие реликвии давно ушедших дней, вот она иногда задумывалась об их будущей судьбе, перспективы у них вырисовывались довольно туманные, и она принималась этот вопрос обсуждать со своим давним другом, литератором и журналистом, может быть, он был поэт, я не знаю, Женей Мартюхиным. До старости он учился на филфаке, не мог закончить – боялся сдавать экзамены и защищать диплом.

Они познакомились в конце пятидесятых на вечере в МГУ. Стеша вела молодежную передачу на радио и пришла записывать поэтов новой волны. Только установила микрофон, вдруг длинный парень, довольно угрюмый, накрыл ее микрофон кроличьей ушанкой. Это был Женя Мартюхин.

У них случилась любовь – на всю жизнь. И всю жизнь они то ругались, то мирились, он бросал трубку, долго не звонил. Потом снова появлялся на горизонте.

Мартюхин знал, что Стеша пишет об отце книгу, и это было тоже поводом для жгучих разногласий. Иногда она решалась прочитать ему пару-тройку глав. Из последних сил он дослушивал до середины, а потом вскакивал и начинал яростно метаться по комнате, грозя раскокошить головой люстру.

– О-очень похоже на правду, – рычал он. – Пожалуй, все так и было. Гора родила мышь! Твой папа мечтал о Мировой Революции, которая, слава Богу, не состоялась. Но имя его дочери еще прозвучит в мировом масштабе! От пламенного Макара Стожарова, Коллонтай и Дыбенки ничего не осталось, кроме страшной путаницы в головах миллионов граждан, зато огромное государство благодаря их радению благополучно прибыло в исторический тупик!