– Там чернецы-монахи прячутся в скиту, – сказал Макар, – церковь в камне стоит и вообще гнездо религии и ханства, надо агитировать народ против неграмотности и темноты!

С ведрами красок и одобренными эскизами Четвергов был усажен в автомобиль и вывезен на объект.

Когда день начинал меркнуть и в небе зажигалась одинокая звезда, Иона играл под яблонями, а все собирались на веранде, пили чай, внимая его «кларнету с еврейским акцентом» – по меткому выражению Фриды Бриллианчик: снаружи целый шквал нот, будто на поверхности океана бурлит живая энергия волн, а внутри – благодать и покой, как на бездонном дне морском.

Программу открывала серия «эвергринов», вечнозеленые мелодии «Back in the Day», «Body and Soul», «Steppin’ into Beauty», так мне теперь кажется…

Люди у нашей калитки стояли и слушали зачарованно, не понимая, откуда взялось у нас это чудо, стеснялись зайти.

Дядя Самвел на крыльце в полосатой пижаме хлопал в ладоши:

– Брависсимо, генацвале, брависсимо!!!

До этого «генацвале» Ботик и бабушка Ангелина считали дядю Самвела прибывшим к нам из Еревана, а после – никто не знал, что и думать.

Ярик ходил за Ионой по пятам, готов был молиться на Блюмкина. А когда тот разрешал поиграть на кларнете, был на седьмом небе от счастья.

– Ты музыкант! – Иона восторженно потирал ладони, почуяв какие-то неуловимые токи, идущие от моего братца. – Ты будешь играть не хуже Гудмена, у тебя с ним схожая манера! Но я бы на первых порах привнес маленькую клезмерскую изюминку…

И хотя Ярик в клезмере ни бум-бум, он как-то почувствовал этот нерв, уловил тайные гавани и неожиданные фьорды. Все прямо ахнули, когда он взял кларнет и заиграл – вначале отдельные звуки, не понимая, куда его поведет, но уже пытаясь высечь из магического живого тембра безумную искорку.

– Эх, жаль, мы с тобой, Яр, не сможем вместе пойти по жизни, – сетовал Блюмкин, – я бы из тебя сделал мировецкого лабуха.

– Дайте мне хотя бы несколько уроков! – умолял Ярик.

– Ерунда! – вращал глазами маэстро. – Тут нет никакого секрета. Просто всё надо ощущать на слух, на вкус, воспринимать печенкой!

Как раз Иона, оглохший от пенья труб, звона литавр, грохота барабанов, много чего уже воспринимал «печенкой». В сорок втором году он оказался на войне, хотя первоначально им пополнили тыловой музыкальный взвод, естественно, о передовой в его случае не было и речи: сидел по статье «шпионство», давно не призывной возраст, но вы же знаете Иону, здесь все не как у людей.

Отдельная история – как Блюмкин со своим кларнетом угодил в артиллерию, где мог лишиться не только абсолютного слуха, но и слуха вообще: выходит, что Иона даже командовал пушкой вместо убитого комвзвода, немыслимый для бывшего зэка вариант, он кричал: «Огонь!» И почти дослужился до ефрейтора (присвоение звания остановили в штабе, когда изучили биографию героя), что его частично роднило со Стешей, она как раз с фронта вернулась ефрейтором.

К тому же старик отменно воспринимал всё «на вкус». Он любил калорийные продукты: яйца, бифштексы и больше всего – мороженое. Мог даже обед начать с мороженого, а затем уж взяться за бифштекс, что на сей раз, он утверждал, роднило его с Дюком Эллингтоном.

Брат расшибался в лепешку, чтобы угодить Блюмкину.

И это ему временами удавалось.

– Лава пошла! – голос Ионы подобен был то воркованию голубя, то рычанию льва. – Это нехило, чувак! – восклицал он со страшным темпераментом. – А вот здесь – хап-лап! – хлопал он себя по коленкам. – Открой ноту – сунь туда кислород, вдохни в эту ноту кислород, мальчик, пускай она заблагоухает! – щедро делился Иона божественным вдохновением.

И подарил Яру свой эбонитовый мундштук, у него их было два.

– Если не заострять внимания, – объяснял он, – взгляд распыляется и плывет вместе с вещами. И вот уж не ты играешь на кларнете, а что-то непонятное играет на тебе самом!

Еще он говорил:

– Ощути свою душу, шлёмиль, между поцем и пупком! Почувствуй, как жаркий поток наполняет тебя и струится через дудку! Это как… видишь женщину и понимаешь, что был бы не против с ней потанцевать!

– Ты у нас вылитый Криворот! – радовался Боря, когда Йошик выдавал этакие перлы.

– Сэпеле фолтниш ват фендем боймеле[22], – посмеиваясь, отзывался Иона.

Его живые южные глаза, низкий голос с хрипотцой, уверенный и беспечный, сам по себе звучавший незабываемой музыкой… Ладно, Асенька! Все были без ума от него, и первая – Паня.

Йошик ласково называл Панечку Хан Батый, как он объяснял – за ее раскосые глаза, злодейски посверкивающие огоньками революции.

В ответ она благодушно звала его «контрой» и потчевала жареными блинчиками с мясом, а также ячменным кофе, подкладывая туда две ложки сгущенки, а не одну, что выдавало ее тайную симпатию.

Иона же окончательно вскружил ей голову, когда вымочил селедку в чае, перемешал с хлебом, яйцами, яблоками и соорудил форшмак. Этой гордостью семейства Блюмкиных Панечка намазывала кусочки бородинского и вкушала с наслаждением.

На снимке, сделанном Стешей, Иона сидит в Панечкином кресле у нас в Черемушках.

А на плече у него скворец.

«Я стал ужасным философом под воздействием Алексея Валерьяновича, – писал дядя Саша Панечке из Иркутска. – Ты ахнешь, милая, если узнаешь, что профессор Гранатов, такой чудной на вид, скрестил шпаги с самой безносой! Еще в Москве, будучи заведующим отделом крионики Института новой медицины, он провел кучу опытов и обнаружил, что личное бессмертие достижимо.

Черви и земноводные, замороженные Гранатовым, оттаивали и оживали, заледенелый карасик согрелся и поплыл. Ожившая белая мышь после трехмесячной криозии опять готова плодиться и размножаться! Лучшие умы на планете давно задумываются о таких вещах. Разве он предложил бы столь радикальный метод сохранения вашего лукумона, если бы идея обессмертить человечество, которая вынашивалась годами, не получила подтверждения?

Одно из двух: либо они хотели любой ценой умалить его заслуги, поэтому не дали Гранатову провести свой эксперимент и сослали в Сибирь, хотя краем глаза следят, следят, черти рогатые, за его испытаниями, надеясь прибрать к рукам результаты, ведь на кону бессмертие, а кто об этом не мечтает? Либо специально не позволили заморозить Атиллу, не желая, чтобы он вынырнул из тьмы времен и ужаснулся тому, что они натворили.

Ну, довольно об этом.

Вчера вдруг из-за угла навстречу нам с Глебом – небо в звездах! – вынырнул старый арфист, бродивший со своей арфой по дворам. В такие моменты всякое чувство географии испаряется. И ты понимаешь: то, что поистине есть, это вечное Настоящее.

Остаюсь твой, с нежностью и надеждой —