— Я уверен, что пндапетцимские нубийцы к ним восходили родом. Лучшее им место, говорил мне Праксей (как всегда, в духе презрения к подданным), лучшее им место на войне, и пускай дадут себя уничтожить, а пока противник их убивает, евнухи перегородят проход. Но слишком много веков протекло в ожидании набега, никто не нападал на провинцию, нубийцы лезли на стену, не умея существовать мирно; не вправе обирать уродов, которых были приставлены караулить, они для разрядки гонялись за лесными зверьми и ловили их голыми руками. Они перебирались даже за Самбатион, в каменистые урочища, обитаемые химерами и мантихорами, и отдельным счастливцам подфартило скончать свою жизнь тем же образом, что Абдул. Но и того мало! Самые ретивые совершенно одуревали. Праксею уже доложили, что один из них накануне требовал отрубить ему голову. Или, бывало, еще другие, неся свою дозорную службу, почему-то кидались в пропасть. В общем, всякий раз приходилось ломать голову, как обротать этот народ. Единственное, чем евнухи спасали положение, это призывы к бдительности; каждый день они возвещали новую угрозу, убеждали, будто белые гунны подошли уже вплотную, и нубийцы выскакивали на равнину, и шныряли повсюду с острым взором, трепеща от удовольствия при всяком облачке пыли, подымаемом на далеких овидях, и алкали набега захватчиков. Поколение за поколением, век за веком. Хотя не все были честно нацелены на самопожертвование. Многие вещали о будущем мученичестве, рассчитывая получать питание и одежное довольствие. Этих можно было приваживать только лакомствами и обильными порциями бурка. Как я понял, желчность евнухов нарастала с каждым днем из-за необходимости править ненавистными уродами и доверяться защите вечно взвинченной, обжорливой и пьяной стражи.

Час был поздний, Праксей приказал дюжему нубийцу сопроводить гостей в отведенные для них покои напротив башни, в небольшой каменный термитник, где было вдосталь места всем. Они вскарабкались по воздушным висячим лесенкам и, вымученные непохожим на прочие днем, проспали, каждый, до самого утра.

Их разбудил Гавагай, готовый к услугам. Он был извещен нубийцами, что Диакон готов принять гостей.

Они возвратились в башню и Праксей собственной персоной провел их по внешним ступеням на самый высокий этаж. Там их ввели в одну из дверей и они очутились в круглом коридоре, в который выходило много дверей, посаженных тесно рядом, как зубы на деснах.

— Только впоследствии я понял, в чем план постройки, сударь Никита. Описать его трудно, но попробую. Вообрази этот круглый коридор будто некий обруч, обнимающий центральную залу. От каждой двери идет коридор в середину. Но эти ведущие внутрь лучи не прямые. Будь они прямы, из периферийного коридора-обруча можно было бы видеть, что происходит в серединной зале, а из залы было бы видно, кто идет по радиусу внутрь. Коридоры же эти загибались под углом и лишь потом приводили в серединное помещение. Так никто из опоясывающего коридора не мог видеть середину, и тем сохранялась укромность жизни того, кто обитал в центре.

— Однако и обитателю нельзя было видеть тех, кто к нему входил, до самого появления.

— Именно так. Как раз это меня поразило. Представляешь, сам Диакон, начальник провинции, проживая в укрыве от нескромных взглядов, в то же время мог быть захвачен врасплох любым евнухом. Поэтому он был пленник. Надзиратели сторожили его не видя. И он не имел возможности видеть их.

— Эти твои евнухи оказались хитрее наших. Ну, теперь расскажи мне о Диаконе.

Они вошли. Круглое центральное помещение было пусто, не считая нескольких ларей у трона. Трон возвышался посередине, из темного дерева, с балдахином. Сидевший на троне был в темной одежде, под тюрбаном, под покрывалом, завешивавшим лицо, в темных чулках, в черных перчатках, так что черты его были совершенно закрыты.

По сторонам трона, примостившись с боков Диакона, находилось еще двое укутанных. Один из них подносил Диакону чашу с курившимися ароматами, чтобы тот дышал пахучим дымом. Диакон, видимо, отказывался, но Праксей умоляющими и в то же время настойчивыми знаками почти принуждал его: верно, снадобье было лекарственным.

— Остановитесь за пять шагов от трона, поклонитесь и ждите, пока он позволит себя приветствовать, — прошептал Праксей.

— Почему он укутан? — спросил Баудолино.

— Нельзя спрашивать. Так он желает.

Путники сделали, как сказано. Диакон поднял руку и сказал им по-гречески: — С отрочества я готовился ко дню вашего появления. Мой логофет меня обо всем известил. Буду рад дать вам приют в преддверии подхода августейшего товарища. Я также получил ваш несравненный дар. Он не заслужен, тем более что столь святой предмет приносится личностями, не менее достойными поклонения.

Голос был вымученный, страдальческий, хотя по тембру молодой. Баудолино рассыпался в нижайших выражениях почтения, чтобы никто не смог впоследствии их упрекнуть в присвоении чужого достоинства. Но Диакон тонко заметил, что толикое уничижение безусловно есть признак наивящей святости, и тут уже поделать было нечего.

Затем он пригласил их располагаться на одиннадцати подушках, рассредоточенных полукругом на пяти шагах от трона. Он велел угостить их бурком со сладкими затхловатыми бубликами и сказал, что горит желанием слышать от тех, кто побывал на изумительном Западе, подлинный рассказ: есть ли действительно на земле все те диковины, кои указаны в читанных книгах. Он спросил, есть ли на свете страна Энотрия, где растет дерево, источающее влагу, которую претворил Иисус в Свою кровь. Правда ли, что там не едят расплющенного хлеба в полпальца, а хлеб волшебным образом каждое утро подходит и напухает благодаря крику петуха, и превращается в мягкий пышный плод под золотой коркой. Верно ли, что там церкви строятся не внутри скал, а снаружи. Что палаты пресвитера Рима крыты балками и потолками из благовонной древесины со сказочного острова Кипр. Имеет ли тот палаццо синекаменные двери с рогаткой из рогов гадюки, благодаря которой никакие яды не могут быть пронесены внутрь дворца? И окна из такого камня, который пропускает солнечные лучи? Правда ли, что в том городе стоит великая кругловидная храмина, где в наши дни христиане загрызают львов, а в прежние времена туда ходили глядеть на два великолепные подобия луны и солнца, размером в настоящие солнце и луну, которые двигались по своей небесной орбите среди многообразных рукотворных птиц, щебетавших сладостные напевы? Правда, что под полом, который тоже из прозрачного камня, плавают сработанные из самоцветов рыбы? Что в ту храмину входят лестницей, где в цоколь ступени вделан глазок, и через него видны все происходящие на свете вещи, все гады в глубине морей, рассвет и вечер, те множества, что обитают в Последней Тулэ, и паутина цвета луны внутри черной пирамиды, и хлопья белого вещества, валящегося с неба в Знойной Африке в середине августа; и все пустыни вселенского мира, и каждая буква на каждой странице в каждой книге, закаты розового оттенка над Самбатионом; скиния универсума, размещенная меж блестящих пластин, в которых она бесконечно отражается; разливы воды, озера без берегов; быки; грозы; все муравьи, обитающие на земле; сфера, демонстрирующая кругооборот звезд; скрытое биение собственного сердца, пульсация внутренностей, и лицо каждого из нас, когда смерть преобразит его.