Инцидент с Рэнсомом имел роковые последствия. Чувствуя себя оскорбленным, Сэлинджер решил принять все возможные меры к тому, чтобы никакая часть его корреспонденции больше не попала в руки коллекционеров. Он попросил Дороти Олдинг уничтожить все свои письма, когда-либо полученные ею, то есть всю их бесценную переписку начиная с 1941 года. Олдинг подчинилась и в 1970 году уничтожила более 500 писем Сэлинджера, стерши тем самым картину целой эпохи взаимного общения и создав трагическое зияние в литературной истории. Весьма возможно, что подобные распоряжения получили и другие друзья и их семьи. К тому же полностью исчезла переписка Сэлинджера с Уильямом Шоном; и самое главное, никто никогда не видел самого, быть может, ценного эпистолярного наследия Сэлинджера — его многочисленных писем к семье, особенно к матери.

Начиная с 1970 года Сэлинджер планомерно занимался тем, что с помощью верной Дороти Олдинг истреблял всяческую документацию, проливавшую свет на его прошлую и нынешнюю жизнь. Однако это маниакальное стремление к закрытости привело к противоположному результату. Он стал еще более знаменит. Каждая попытка Сэлинджера оградить свою жизнь от любопытных взглядов только еще больше его мифологизировала. «Я знаю, что у меня репутация странного, нелюдимого человека, — признавался Сэлинджер. — Я дорого плачу за это».

К 1970-му у Америки за плечами уже были годы общественных потрясений. Многие города пережили разрушительные расовые бунты, а война во Вьетнаме настолько поляризовала общество, что яростные уличные стычки стали почти что рядовым явлением. Это была эра острого конфликта между расами, полами и поколениями. Попробуем поразмышлять, как в подобной атмосфере бескомпромиссности могли бы быть восприняты новые произведения Сэлинджера. В те годы ценилось действие, бездумное и часто агрессивное, но никак не рефлексия и не духовные озарения. Трудно себе представить, чтобы читатель того времени терпеливо внимал заумным проповедям гениальных детей, ожидая каких-то там откровений.

Однако роман «Над пропастью во ржи» полюбился новому поколению еще больше, чем предыдущему. Дети смотрели на своих родителей с огромным подозрением и так же яростно восставали против «истеблишмента», как Холден восставал против компромиссов и «липы» взрослого мира. К тому же молодежь разделяла многие пристрастия Сэлинджера, казавшиеся такими странными еще десятилетие назад. В те годы модным стало «возвращаться на землю» к сельской простоте, и тысячи молодых людей отправились в американскую глубинку, чтобы сообща там жить и работать. Неожиданно возникший интерес к натуральным органическим продуктам и к холистической медицине шел рука об руку с растущей озабоченностью экологическими проблемами. Необыкновенно популярными сделались дзен-буддизм и всякие разновидности индуизма. Раздерганное общество испытало мощную потребность в духовном самопознании. Для вовлеченных в эти процессы Сэлинджер стал своего рода пророком, а его образ жизни — эталоном естественности. Сэлинджер же по-прежнему хотел одного — чтобы его оставили в покое.

Несмотря на то что Сэлинджер больше ничего не публиковал, его жизнь продолжала катиться по накатанным рельсам. Он рано просыпался и после медитации и легкого завтрака удалялся в кабинет — писать. С удовольствием возился в огороде, питался экологически чистыми продуктами и лечился гомеопатией. Всегда был в курсе всего, что происходит в «Нью-Йоркере», и продолжал дружить с Уильямом Максу-эллом и Уильямом Шоном. Изучением восточной философии занимался постоянно и поддерживал связь с «Братством самоосуществления» и Центром Рамакришны-Вивекананды в Нью-Йорке.

Приезжая в Нью-Йорк, Сэлинджер обязательно посещал Готэмскую книжную ярмарку, которая вела свою историю с 1920 года. Поскольку знаменитые писатели там были не в диковинку, приход Сэлинджера, к его великому удовольствию, не вызывал никакого ажиотажа. Интерес к восточной философии сблизил Сэлинджера с Фрэнсисом Стелоффом, основателем ярмарки. Когда, после ухода Стелоффа на покой, ярмарку возглавил Андреас Браун, Сэлинджер подружился и с ним'.

В 1974 году исполнилось одиннадцать лет с момента выхода последней книги Сэлинджера и девять — со времени опубликования последней повести. Становилось все более очевидным, что писатель свыкся со своим молчанием и может больше вообще не публиковаться. Его многочисленные поклонники приуныли. Неудивительно, что в отсутствие новинок, горя желанием прочесть еще что-нибудь из вещей своего любимого автора, они надумали обратиться к рассказам, увидевшим свет до начала сотрудничества Сэлинджера с «Нью-Йоркером». Однако добраться до ранних рассказов, которые сам автор так и не объединил в одну книгу, оказалось весьма непросто. Многие из них можно было найти лишь в старых подшивках 1940-х годов таких журналов, как «Кольере», «Эсквайр» или «Сатер-дей ивнинг пост». Приходилось охотиться за каждым рассказом в отдельности, поскольку не во всех библиотеках такие подшивки сохранились. Что же касается журналов с невыдранными из них (для «личных подшивок») рассказами, то многие совсем обветшали и выцвели. И вот в 1974 году группа сэлинджеровских горе-поклонников решила компенсировать молчание писателя тем, что вытащила на свет божий рассказы, не вошедшие в опубликованные сборники. Всего набрался двадцать один рассказ от «Молодых людей» до «Грустного мотива». Все они были перепечатаны и переплетены под одной обложкой в пиратском издании под названием «Все не вошедшие в сборники рассказы Дж. Д. Сэлинджера». Вышло это неавторизованное издание в количестве примерно 25 тысяч экземпляров. Тираж нелегально доставили в магазины Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорка. Когда некий молодой человек (по описанию Брауна, «интеллигентного вида хиппи») появился на Готэмской ярмарке, пытаясь продать несколько экземпляров сборника, Андреас Браун немедленно связался с Сэлинджером. Писатель пришел в ярость. Он связался с Дороти Олдинг, и она наняла адвоката.

Однако Сэлинджер, скорее всего, хотел избежать судебного разбирательства. Оно неизбежно всколыхнуло бы всю прессу. Все газеты и журналы кинулись бы освещать процесс и параллельно вынюхивать, что писатель-отшельник делал или не делал с 1965 года. Для Сэлинджера это было бы мукой. Дороти Олдинг понимала, что надо найти какую-то альтернативу процессу. Если бы издатели пиратской антологии поняли, насколько серьезны намерения Сэлинджера остановить ее распространение, они могли бы пойти на попятный. Олдинг связалась с редакцией газеты «Нью-Йорк тайме» и объяснила ситуацию. Газета в свою очередь потребовала, чтобы Сэлинджер дал ей интервью. И вот в последнюю неделю октября 1974 года Сэлинджер сделал нечто такое, что, судя по всему, потребовало от него необыкновенного мужества: он позвонил корреспондентке «Таймс» Лейси Фосбург и обещал дать интервью.

Как ни удивительно, из всех интервью Сэлинджера то, что он дал газете «Нью-Йорк тайме», — самое откровенное и вдумчивое. Предупредив Фосбург, что поговорит с ней по телефону «всего минутку», Сэлинджер оставался на линии в течение получаса. По словам Фосбург, голос его «то излучал тепло и очарование, то звучал сдержанно и настороженно».

Он рассказал, что продолжает работать, но не испытывает ни малейшего желания публиковать написанное. «Когда перестаешь публиковаться, в душе воцаряется мир, — объяснил он. — Покой. Тишь. Публикация — это грубое вторжение в мой внутренний мир. Мне нравится писать. Я люблю писать. Но пишу я только для себя и собственного удовольствия».