Я видел, как в историях, что я читал, на каждом шагу всплывают песни Лу. Уильям Гибсон написал рассказ под названием «Горящий хром» – это был его подход к песне Velvet Underground – Pale Blue Eyes. «Песочный человек» – комикс, который сделал мне имя, – просто не случился бы, не будь Лу Рида. «Песочный человек» воспевает маргиналов, людей на краю; среди его мелизмов, и среди более крупных тем – Морфея, Сна, самого Сэндмена – есть одна, значащая для меня больше всех остальных. Это Принц-Рассказчик, которого я украл из I’m Set Free: «Я был слеп, но теперь прозрел/Что, ради бога, случилось со мной?/Принц-Рассказчик рядом идет…».

Когда мне понадобилось отправить Сэндмена в ад, я крутил луридовскую Metal Machine Music (которую сам для себя описал, как «четыре стороны аудиопомех на такой частоте, от которой животные с чувствительным слухом бросаются со скал, а толпы впадают в слепую безрассудную панику») целыми днями на протяжении двух недель. Это помогло.

Он пел о совершенно пограничных, трансгрессивных вещах, всегда на грани того, что вообще можно сказать: чего стоят хотя бы упоминания орального секса в Walk on the Wild Side, хотя в ретроспективе куда важнее оказались легкие гендерные сдвиги, то, как непринужденно Transformer превратил зарождающуюся гей-культуру в мейнстрим.

Музыка Лу Рида оставалась частью моей жизни всю дорогу, независимо от всех прочих ее событий.

Свою дочь я назвал Холли, в честь уорхоловской суперзвезды Холли Вудлоун, которую обнаружил в Walk on the Wild Side. Когда Холли стукнуло девятнадцать, я сделал ей плейлист из песен, которые она любила маленькой девочкой, – тех, что помнила, и тех, что забыла, что в конечном итоге вывело нас на Взрослый Разговор. Я вытаскивал песни из глубин ее детства: Nothing Compares 2 U, I Don’t Like Mondays, These Foolish Things… и вот тут-то и вылезла Walk on the Wild Side.

– Это в честь этой песни ты меня назвал? – осведомилась Холли на первых же басовых нотах.

– Ага, – сказал я.

Начал петь Лу.

Холли прослушала первый куплет и в первый раз в жизни по-настоящему расслышала слова.

– «… побрила ноги, и он стал ею». Он?

– Точно, – сказал я, храбро принимая удар; у нас все-таки был Разговор. – Тебя назвали в честь трансвестита из песни Лу Рида.

– О, папа, – она улыбнулась, будто солнце просияло. – Я так тебя люблю!

Потом схватила какой-то конверт и записала на обратной стороне то, что я только что сказал – на случай, если забудет. Вряд ли я ожидал, что Разговор может пойти вот так.

В 1991-м я брал у Лу Рида интервью по телефону. Он был в Германии и как раз собирался на сцену – такой заинтересованный, вовлеченный, энергичный. Очень энергичный. Он только что опубликовал собрание песенных текстов с комментариями – оно вполне тянуло на роман.

Где-то год спустя я встретился с ним за ужином, который давала мой издатель в «Ди-Си Комикс». Лу хотел сделать из «Берлина» графический роман. Ужинать с ним непросто: он был вспыльчивый, едкий, смешной, самоуверенный, умный и воинственный. С таким еще нужно потягаться. Издатель ляпнула, что дружила с Уорхолом, и заработала от Лу допрос третьей степени[101] с целью выяснить, правда ли она была ему другом и насколько настоящим. Прежде чем перевести речь на меня и на комиксы, он устроил мне практически устный экзамен по хоррор-комиксам 50-х и отругал за то, что в написанный мной выпуск «Чудо-человека» я вставил одну его, Лу Рида, фразу. Я сказал, что больше узнал о почерке Уорхола из его текста к Songs for Drella, чем из всех прочитанных мной биографий и дневников самого Уорхола. Кажется, Лу остался доволен.

Экзамен я сдал, но второй раз нарываться на него был решительно не намерен и вообще варился в этой кастрюле достаточно долго, чтобы понимать: творец не равняется творчеству. Лу Рид, сообщил мне Лу, это такая маска, чтобы держать людей на расстоянии. Я, признаться, был совершенно счастлив остаться на расстоянии и вернулся в лагерь фанатов, чтобы радоваться волшебству по возможности без волшебника.

Сегодня мне очень грустно. Его друзья шлют мне горестные электронные письма. В мире стало темнее. Лу хорошо знал и такие вот дни.

– Во всем есть частичка волшебства, – говорил он нам. – А потом непременно утрата, чтобы все выровнять.

Первоначально опубликовано в выпуске «Гардиан» от 28 октября 2013 года. Я написал это в поезде между Лондоном и Бристолем в тот день, когда узнал о смерти Лу. Кое-что я позаимствовал из интервью/статьи, которую написал в 1991-м. Почти все это я потом вычистил из текста, так как статья идет в этом издании следующим номером, но некоторые фразы вам могут показаться определенно знакомыми.

В ожидании человека: Лу Рид

1

Когда мне было где-то четырнадцать, я набрел в местном книжном на сборник текстов Лу Рида. Это было размноженное на мимеографе безобразие в дешевом переплете с пунктирной карикатурой Лу на хлипкой обложке – короче, пиратское издание.

Мне дико хотелось его заполучить, но позволить я себе такое не мог (к тому же полиция только что прикрыла интерклассную службу магазинных краж у меня в школе, так что мне пришлось вернуть экземпляр «Лу Рид вживую», который Джим Хатчинс – эдакий Джон Диллинджер[102] девятых классов – добыл для меня по цене значительно ниже той, что хотел музыкальный магазин, так что даже этого варианта у меня больше не было).

В общем, я читал его прямо в магазине – с опечатками и всем прочим. Вернулся дочитать через пару дней, а издания уже и след простыл.

С тех пор я его ищу.

2

В 1986-м, когда я все еще подвизался журналистом, мы как-то оказались на пресске с другом, который подогнал мне экземпляр Mistrial.

– Нил хочет взять интервью у Лу Рида, – сказал этот самый друг.

– У Лу Рида? Господи, вот уж врагу бы не пожелал, – сказал его ответственный за связи с прессой. – С интервьюерами он просто ад. Чего-нибудь не то скажешь, и он встанет и нафиг уйдет. Скорее всего, он тебя пошлет. Или вообще не ответит. Или еще что.

Дальше разговор свернул на то, как несколько лет назад какой-то молодой парень не нашел ничего лучше, чем начать интервью с Митлоуфом[103] с вопроса, нет ли у него проблем с обменом веществ. Дальше этого разговор у него почему-то не продвинулся.

3

Все началось с праздного замечания за ланчем с редактором. Я уже три года как оставил журналистику ради художественной литературы, а тут бросил вскользь, что хотя меня никаким калачом обратно не заманишь, мне всегда хотелось взять интервью у Лу Рида.