— Не считаю, — ответила она, сдерживая рыдания. — Но почему вы всегда жертвуете всем?

Вильчур пожал плечами.

— Здесь о жертвенности с моей стороны не может быть и речи. Я не отказываюсь от вас, милая Люция, прежде всего потому, что вы не были, не являетесь и не можете быть моей собственностью, не можете, потому что не принадлежите сами себе. Ваше сердце уже собственность другого. Дорогая Люция, я не стану скрывать, что мне здесь будет грустно без вас. Конечно, я часто буду грустить и вспоминать вас, но, по крайней мере, мне будет радостно оттого, что я не стал на пути к вашему счастью, что не обидел вас.

Она все еще не могла успокоиться.

— Зачем он сюда приехал? Зачем приехал?..

— Это как раз очень хорошо. Вы только подумайте, Люция: ведь было бы гораздо хуже, если бы он или кто-нибудь другой появился не сейчас, а через год или два. А это было неизбежно, это рано или поздно должно было произойти. Поэтому лучше, что случилось раньше, лучше и для вас и для меня.

Люция продолжала плакать. Вильчур встал и, гладя ее волосы, говорил:

— Такая уж судьба, дорогая Люция, и не нужно с ней бороться. Покоримся ей. Те годы, которые мне остались, я проведу в тишине и покое, а у вас впереди целая жизнь: муж, дети, собственный дом. Кольский действительно толковый парень, толковый и порядочный. Вам будет хорошо вместе. И чем лучше будет вам, тем радостнее на сердце будет у меня, потому что я люблю вас обоих, а к вам, дорогая девочка, я сохраню самые теплые чувства до конца жизни.

Она схватила его руку и приникла к ней губами. Вильчур не запретил ей и сказал:

— Я надеюсь, что вы будете приезжать сюда, чтобы навестить меня. Это будет для меня настоящий праздник… Ну, а сейчас нужно успокоиться. Все уже позади. Вытрите, пожалуйста, слезы. Сейчас придет Донка, потому что, наверное, уже готов обед. Не нужно перед людьми демонстрировать наши проблемы. Ну, прошу вас, вытрите слезы.

Вильчур молча закурил. Люция постепенно приходила в себя. После долгого молчания она сказала:

— Я не прощу себе этого никогда. Никогда…

— Но чего, дорогая девочка? Этой любви? Этой счастливой любви, которая спасла и вас и меня от неверного шага?.. Мы должны благословить ее. Давайте поговорим сейчас о практических делах. Сейчас Кольский действительно должен возвращаться в Варшаву. Разумно поступите, если поедете вместе. Я думаю, что до вечера вы успеете собраться. А завтра утром выедете.

Люция снова разрыдалась.

— Почему… ну почему вы хотите так быстро избавиться от меня? Вы, наверное, презираете меня?..

— Что за глупости! — возмутился Вильчур. — Как вы можете говорить такие глупости, дорогая Люция! Я просто хочу, чтобы вы как можно быстрее соединились, и думаю, чем быстрее вы уедете, тем лучше будет еще и потому, что и вам, и мне, и Кольскому нужно иметь немного времени, чтобы сжиться с новой ситуацией, чтобы переосмыслить ее… Поезжайте завтра…

— Наверное, у меня разорвется сердце, когда я буду уезжать отсюда! — воскликнула Люция в отчаянии.

Она стояла посреди комнаты вся в слезах и совершенно подавленная. Вильчур обнял ее и привлек к себе.

— Успокойся, дорогая девочка… Тише, тише… И для меня это расставание будет нелегким, но что поделаешь, это необходимость.

В дверь постучали. Донка пришла узнать, можно ли подавать обед. Вильчур попросил ее подождать немного, а сам пошел в амбулаторию, где застал Кольского. Не глядя ему в глаза, профессор сказал:

— Я просил вас, коллега, остаться еще. Вы, наверное, догадались почему.

— Да, — тихо ответил Кольский.

— Панна Люция поедет вместе с вами… Я знаю, что вы любите друг друга, и искренне желаю вам большого счастья…

Он замолчал. Кольский стоял бледный как полотно и тоже не мог выдавить из себя ни единого слова.

— Итак, договорились, — сказал после долгой паузы Вильчур, — вы уезжаете завтра утром. Так будет правильнее всего. А сейчас, коллега, позвольте поздравить вас. У вас будет замечательная жена, просто сокровище. Дай вам Бог…

И не смог закончить. Выйдя из комнаты, он возвратился к себе, но Люции уже там не застал. Он тяжело опустился на постель и, подперев голову руками, сидел долго и неподвижно.

В тот день в больнице никто не обедал. Уже смеркалось, когда Люция с помощью Донки начала складывать свои вещи. Ужинали на веранде. Вильчуру пришлось почти силой привести Люцию. У всех было мрачное настроение. Только Емел тянул свои длинные монологи, делая вид, что ничего не замечает. В конце ужина Люция снова разрыдалась и убежала к себе. Всю ночь она не сомкнула глаз. Не спал и Вильчур, а когда вышел утром, то выглядел как после тяжелой болезни.

К восьми часам утра у крыльца больницы остановилась телега, на которую Василь и Кольский стали укладывать вещи Люции. И хотя весть об отъезде Люции еще вчера дошла до мельницы, никто, кроме Василя, который должен был отвезти ее на станцию, не пришел проститься с нею.

Когда уже все было готово, Вильчур еще раз обнял Люцию и пожелал ей счастья. Они оба не могли сдержать слез. Кольский уже сидел на телеге, нетерпеливо посматривая на часы. Василь помог Люции сесть рядом с Кольским. Сам вскочил на переднее сиденье, взмахнул кнутом над лошадиными спинами, и телега двинулась по дороге в сторону тракта.

На крыльце остались Вильчур и Емел. Когда телега уже скрылась за поворотом, Емел сказал:

— Вот и уехали…

— Уехали, — после минутного молчания откликнулся Вильчур. — Все уезжают… Все… И ты уедешь.

Емел покачал головой.

— Не уеду. Останусь. Как хочешь, а я полюбил тебя. Полюбил тебя за то, что ты глупый, император.

Вильчур усмехнулся.

— Глупый… — повторил он.

— Да. А в нынешние времена, когда разум существует лишь для того, чтобы творить зло, что же такое глупость, если не высшее проявление добра? А что же такое добро, если не мудрость? Жизнь становится парадоксом. Может, это и мудро, что ты, вождь, живешь, чтобы приносить счастье другим.

— Может быть, для этого я и был создан, — задумчиво сказал Вильчур.

— Ты живешь для других, а другие — для самих себя. И только я не знаю, для кого и для чего живу… Много лет я ищу ответ, ищу ответ на этот вопрос на дне каждой бутылки. И не нахожу… Наверное, не могу напасть еще на ту единственную. Но не беспокойся! Придет очередь и для нее. Я опрокину ее, и в последнем глотке мне откроется правда…