Он нервно рассмеялся.

– Принято. – Какое-то время Джим играл с трубкой, о чем-то размышлял. – Видишь ли, я из очень влиятельной семьи. Всякие там кабинеты министров, обладатели бесполезных титулов и им подобные, с длиннющими хвостами из всех букв алфавита к именам и фамилиям.

– А как твое настоящее имя?

– О. – Тут он немного занервничал. – Джеймс Энтони Карлтон Плейфэар. Позвольте представиться, как поживаете.

Я с улыбкой пожал ему руку.

– А ты сможешь ее открыть? – Он покосился на бутылку шампанского, которая лежала на скамье между нами.

Я откупорил ее за пять секунд, с громким хлопком и дымком, полезшим из горлышка. Тут главное, чтобы рука не дрогнула. Отпив глоток, протянул бутылку соседу.

– Боже, вот спасибо. – Прежде, чем отпить, он приподнял бутылку в знак приветствия. – Твой должник. Так вот, был в Лондоне один клуб для джентльменов. Я часто посещал его, там собирались люди моих… убеждений. Прелестное уютное местечко, шторы на окнах всегда опущены, везде букеты из крохотных оранжерейных бледно-розовых розочек, тонюсенькие сандвичи и свежие газеты. Там было пианино, и потому, должен признаться, я был весьма популярен у тамошних завсегдатаев. Особенно у одного из них, ясноглазого юноши с золотистыми кудряшками, которые разводил гончих в поместье отца. Он не слишком часто бывал в Лондоне, но во время четвертого его приезда мы провели вместе двенадцать дней. И в конце концов я почему-то вообразил, что просто не смогу жить без него дальше, что увяну, иссохну от тоски, ну и так далее, и что следует предпринять какие-то меры. И затем совершил совершенно ужасную непростительную глупость.

– Какую же?

– Я рассказал ему о своих чувствах. В письме. Каким же грандиозным идиотом я был, подумаете вы. И еще подумаете: просто чудо, что этот кретин, бреясь утром, умудрился не отрезать себе голову.

– Я думаю, что ты просто человек, написавший любовное письмо, – тихо произнес я.

– Ну и, разумеется, лакей, служивший у них в доме, имел подлую привычку читать все письма. Вполне заурядная, даже скучная история. Этот лакей в самой грубой форме потребовал у меня встречи, а затем в столь же грубой форме потребовал денег. Я вежливо послал его к чертям собачьим – не верил, что у этого труса достанет наглости осуществить свою угрозу. К сожалению, я ошибался. Отец вышвырнул меня из дома под зад – с билетом в третий класс на пароход, отплывающий в Америку, и тремястами фунтами стерлингов. Прибыв в Нью-Йорк, я купил пианино и стал давать частные уроки музыки. А вскоре меня наняли играть на мероприятиях демократической партии, и это занятие оказалось более прибыльным. Что до семьи, то с тех пор я не виделся и не говорил ни с кем из них, хотя вот уже два года пишу им письма. Я ужасно скучаю по маме и сестре, – добавил он нарочито небрежным тоном, маскирующим боль и пустоту от чувства утраты. – Но именно такого рода жизнь суждено вести мужчинам, некогда совершившим непростительную глупость.

– Незаслуженно жестокое наказание.

– Вообще-то мне ужасно повезло, – возразил он. – Мужеложство считается в Лондоне серьезным преступлением. И я стал бы там не первым гомиком, которого сцапали бы придурки копы, вздернули бы на виселицу и отправили прямиком в ад… О, прошу прощения.

– Да нет, что ты, дело совсем не в тебе… – Слова «Лондон», «Лондон», «Лондон» эхом отдавались у меня в голове. – Просто… чем больше я познаю этот мир, тем меньше он мне нравится.

– Вон оно что. – Умные голубые глаза Джима пристально изучали мое лицо, словно выискивая в нем нечто, недоступное пониманию. – Снова прошу прощения, но какой… элемент ты здесь не одобряешь? Наверняка думаешь: дрянь, а не человек. У меня не было никакого намерения оскорбить тебя, честное слово, и…

– Ты и не оскорбил, – заметил я. – Просто как-то неприятно было бы увидеть тебя повешенным.

Кроткий Джим, или, как только что выяснилось, Джеймс Плейфэар, поначалу так и замер, а затем тихо ахнул. Я так и не понял, был ли то вздох облегчения, или так он выражал свою благодарность. Лично я был склонен думать, что и то и другое. И это меня расстроило. Вернее, только что дошло, что не всякий человек, находящийся в пожизненном изгнании, может нести это наказание с таким достоинством и поистине философским терпением. Ведь он ничуть бы не удивился, если б я плюнул ему прямо в лицо. Джим вежливо кивнул, и в этот момент я вдруг представил, как он проходит мимо Вестминстера. А затем, сложив губы колечком, стал тихонько насвистывать Вивальди.

– Скажи, Тимоти, а почему ты выбрал работу полицейского? Потому, что мир катится в тартарары?

– Скорее из-за бедности и изуродованной физиономии.

– Нет. Полицейскими становятся не поэтому. Уж внешность тут совершенно ни при чем.

Легко так рассуждать тебе, парню с классическими чертами лица, словно сошедшему с рекламы роскошного туалетного мыла. Меня так и подмывало ухватить его за идеально очерченный подбородок, притянуть к себе, заставить как следует разглядеть мою изуродованную шрамами физиономию.

– Бог ты мой, да все вы и представления не имеете, что это такое, вот так выглядеть, – выкрикнул я. – Да от внешности зависит буквально все – работа, женщины и прочее. Все это имеет самое прямое отношение к моим финансам и к тому, что я похож на мародерствующего варвара.

Джим от души расхохотался. Мне все больше нравился этот парень, по многим причинам. Но совсем не нравилось, что этот утонченный красавчик смеется сейчас над моими шрамами, оставшимися от ожогов.

– Ты что, всерьез думаешь, что эти шрамы делают тебя непривлекательным?

– Я не думаю, я знаю.

– О, если б я знал, то не стал бы спорить дальше, – весело отмахнулся он. – Знает он… Как это глупо с моей стороны. Но скажи тогда на милость, почему девица с непристойно большими карими глазами пялилась на тебя с таким усердием, прежде чем пройти дальше со своим кавалером? Возможно, ты напомнил ей любимого брата, который уплыл в море и пропал, или же кого еще, столь же милого сердцу? Впрочем, неважно. Скажи, видишь вот того типа в невероятно модных сейчас и отвратительных оранжевых бриджах? Это известный молли по имени Агустус Вестерфилд, управляющий страховой компании. Ну, вон там, на соседней скамье?

Я взглянул в указанном направлении и увидел пару глаз, которые были устремлены прямо на меня. Я даже заморгал от смущения. И поспешил отвернуться к Джеймсу Плейфэару.

– Бедняга Агги, такой одинокий мальчик. Полагаю, и ему тоже ты напоминаешь любимого брата, затерявшегося где-то в море, – дразнящим тоном заметил Джим.

– Вечер добрый, джентльмены.

Прямо перед нами с фальшивыми улыбками, точно прилипшими к физиономиям, стояли Макдивитт и Бирдсли в обычной уличной одежде с приколотыми к лацканам медными звездами. Бирдсли выглядел страшно довольным – от раскрасневшихся и пухлых детских щек до заляпанных грязью ботинок. А черноволосый ирландец Макдивитт, напротив, смотрел угрюмо и злобно. И еще на нем была совсем новенькая медная звезда. Что и понятно – ведь Джулиус оторвал и унес с собой старую. А я потом выбросил ее в грязную канаву, где ей было самое место.