Все эти сведения дошли до Москвы примерно в октябре 1382 г., и Дмитрий, поняв крушение всех своих планов, по давней отечественной традиции поспешил найти виновных. Искать их долго не пришлось – главным виновником был объявлен Киприан. Летописи молчат о сути претензий великого князя к митрополиту, однако, вероятно, главный упрек Киприану состоял в том, что он так и не смог добиться того, чтобы заключенный еще в 1381 г. проект брачного договора превратился в реальность. Ссора зашла так далеко, что Киприану не оставалось ничего иного, как покинуть Москву и более не возвращаться в нее при жизни Дмитрия Донского.

И хотя митрополит уехал из Москвы, он не перестал быть главой Русской церкви. Стремясь как можно сильнее досадить Киприану, Дмитрий обратил свой взор на опального Пимена.

Известно, что осенью 1382 г. Пимен находился в Твери. Но каким образом он оказался в этом городе? Мы расстались с Пименом в конце 1380 г., когда по приказу великого князя он был схвачен в Коломне и отправлен в заточение в Чухлому. Свидетелями «встречи» Пимена на Руси стали сопровождавшие его патриаршие послы, которые по своем возвращении в Константинополь поспешили доложить об увиденном главе Вселенской церкви. Из соборного определения 1389 г. нам становится известно о реакции патриарха Нила: «Узнав об этом и почитая недобрым делом, если человек, получивший рукоположение от Церкви, каким бы то ни было образом подвергнется телесному бедствию от мирских властей, патриарх посылает грамоту князю, прося принять Пимена как местного архиерея».[879]

Г. М. Прохоров, комментируя данную фразу, полагает, что «патриарх из соображений престижа убеждал московского князя разделить Русскую митрополию, принять Пимена как местного – т. е. великорусского – митрополита».[880] Однако, на наш взгляд, речь в данном случае шла не о разделе Русской митрополии (свою силу сохраняли прежние решения Константинополя о ее единстве), а лишь о том, чтобы Пимен был назначен главой одной из русских епархий. Судя по тому, что он провел в чухломской ссылке «лето едино», великий князь согласился с этим предложением патриарха и в конце 1381 – начале 1382 г. Пимен очутился на свободе.

Спустя несколько месяцев пробил его «звездный час». Сразу после отъезда Киприана великий князь послал за Пименом в Тверь. Летопись сохранила подробности его торжественной встречи: «и срете его священный соборъ съ кресты, и самъ князь великы срете его далече отъ града, з детми своими, и з бояры, и со множествомъ народа, съ че-стию и съ любовию».[881]

Кто подсказал Дмитрию Донскому мысль о возвращении Пимена? Историки обратили внимание на то, что в начале осени 1382 г. в Твери, кроме Киприана и Пимена, оказался и Сергий Радонежский. Тверь XIV в. по современным меркам была весьма небольшим городом, и трое высокопоставленных священнослужителей волей-неволей должны были встречаться между собой. Это обстоятельство позволило А. А. Косорукову предположить, что главную роль в назначении Пимена сыграл троицкий игумен. Под пером историка возникает следующая картина: «Сергий Радонежский предвидел нашествие Тохтамыша, изменническое поведение Киприана и его бегство из Москвы в Тверь вопреки распоряжению великого князя. Мы думаем, что обо всем этом преподобный своевременно сказал и Дмитрию Ивановичу, который, увы, колебался, сомневался, что и побудило Сергия Радонежского поехать в Тверь (возможно, под каким-либо предлогом), чтобы быть свидетелем политического двуличия Киприана и доказать это с фактами в руках умному, честному, трезвомыслящему, но не наделенному особой проницательностью Дмитрию Ивановичу… Мы полагаем, что решение о высылке Киприана из Руси было обсуждено и принято Дмитрием Ивановичем вместе с Сергием Радонежским».[882]

Однако факты противоречат этим предположениям. Вскоре после своего изгнания из Москвы Киприан составил два послания. Первое из них было адресовано великому князю и содержало призывы к примирению.[883] Гораздо больший интерес для нас представляет другое, более короткое послание, которое, по словам Л. А. Дмитриева, «отличается наиболее сильным личным чувством… в нем проскальзывает чувство горести и усталости автора от той борьбы, которую ему приходилось вести за митрополичий престол».[884]

Это письмо не содержит ни даты, ни имени адресата, а обращено к «възлюбленному сыну моему а игумену с всею еже о Христе братиею». И далее автор пишет: «Буди ти сведомо, сыну: еду к Царюгороду коньми на Волошскую землю. Мне не хотелося от своих детий нигде не бывати. Да что взяти! Хто мене в труд путный вложил в сее время? Господь Бог паки да подасть ему познати истину. А мне борзо быти у вас из Царягорода. А лживаго челоека и льстиваго Бог объявить. Ты же прележи своей пастве, ведый, яко о них слово въздаси Богови. Аще ли кто не послушаеть, о том болши прилежи и учи. Веси бо слово Господне глаголющее: „Изводять честное от недостоиньства, яко уста моя будеть“. Маловременна бо есть жизнь наша, и блажен человек, ходяй в заповедех Господних. Отпиши же ми ко мне – дати ми сведомо, как еси. А господь Бог да съблюдеть вас неврежены».[885]

В литературе было высказано несколько гипотез относительно времени написания и адресата этого письма. Исследователи обратили внимание на букву «а» перед словом «игумен». Ее пытались трактовать как начальную в скрытом имени игумена и считали, что Киприан написал это послание сразу после своего изгнания из Москвы игумену Серпуховского Высоцкого монастыря Афанасию в начале 1383 г. Но вскоре данная версия отпала – как известно, осенью 1382 г. Афанасий отправился из Москвы в изгнание вместе с Киприаном, и последнему незачем было писать ему письма. Выдвигались и другие предположения. К истине, однако, оказался ближе всех Г. М. Прохоров, указавший, что если букву «а» перед словом «игумен» прочитать как цифру «1», то получится – «1 игумен», то есть «пер-воигумен». Но, сделав шаг в правильном направлении, исследователь, на наш взгляд, ошибается, высказав мнение, что адресатом письма являлся племянник преподобного Феодор, а само оно было написано около 1385 г.[886] Однако в это время последний стал уже архимандритом, и если бы Киприан, прекрасно знавший церковную иерархию, писал послание Феодору, то должен был употребить термин «архимандрит», а не «игумен».

Судя по контексту послания, оно писалось Киприаном сразу после его отъезда из Москвы осенью 1382 г. и было адресовано не кому иному, как Сергию Радонежскому, который благодаря своему духовному авторитету в это время действительно являлся самым заметным из настоятелей русских монастырей и впоследствии был назван «игуменом земли Русской». Уже один этот факт показывает необоснованность предположений А. А. Косорукова, что Сергий Радонежский принимал участие в назначении